– Иногда заходят какие-то военные за самогонкой….
– Водка? – перебил, оживившись, офицер.
– Ага, домашняя…, бабы гонят, да где её теперь взять-то, кругом бескормица…, порыщут-порыщут, да уходят, не солоно хлебавши…. У нас ничего нету, одна картошка и той чуть осталось, да вот коровка ещё пропала, – и Василий заплакал, – отпустите меня дяденька, меня мамка ждёт.
Второй офицер, не проронивший во время допроса ни слова, вдруг бросил карандаш на карту и, повернувшись к переводчику, небрежно процедил: «Вег!». Переводчик, ехидно улыбаясь Василию, прогнусавил:
– Ты – короший мальчик, только не плачь, мы тьебя отпускайт, но корову свою больше здесь не ищи. Ещё раз попадайт – будем стреляйт! – и сказал что-то по-немецки здоровяку.
Здоровяк, взяв кнут со стола и, схватив Василия за шиворот, повёл его к выходу.
– Вот теперь всё, сейчас этот верзила отведёт чуть подальше и…, – подумал Василий и, уже не обращая никакого внимания на ненавистные тычки в спину и слова «шнеллер – шнеллер», стал вспоминать родителей, братьев, дом в котором вырос, и невольно повторять молитвы, которым когда-то учила его мать.
Но здоровяк отвел юношу до самой дальней траншеи и ещё метров на 10 от неё, а затем неожиданно влепил ему такую оплеуху, от которой у Василия посыпались искры из глаз и он не смог удержаться на ногах. Он упал. Из носа сгустками пошла кровь. Сил встать не было, но он видел, как немец, ругаясь, бросил в него кнут, развернулся и ушёл.
4
– Товарищ капитан! – сообщил мне дежурный, – к вам пришли.
– Кто!? – спросил я недовольно, – неужели сразу нельзя доложить, как положено.
Подступала вторая ночь, а известий от групп никаких не было…, Васёк, как мы его прозвали, под утро тоже не явился. Я старался не показываться на глаза ни начальнику разведки, ни, тем более, комдиву. На многие телефонные звонки из штаба реагировал просто: «Жду, сообщу немедленно». Потом мне сказали, что полковые разведчики вернулись без языка. К вечеру звонить совсем перестали. Я стал догадываться, похоже и на нас крест поставили, и приступили к подготовке разведки боем, которая по плану должна была проводиться на рассвете.
Но вот дежурный снова докладывает:
– Два бойца привели к Вам кого-то.
– Пусть войдут! – распорядился я.
Смотрю, подводят ко мне какого-то мальчишку, в порванной и грязной одежде, с кнутом на правом плече, а на лице у него ссадины и кровоподтеки под глазами. Всматриваюсь лучше, и глазам не верю – передо мной стоит наш Васёк. Вид у него измождённый донельзя, но глаза блестят. Я, конечно, очень обрадовался, жив, значит, наш Васёк. Отдаю приказание, мол, сначала, отмыть, накормить и сразу ко мне. А он мне и говорит:
– Нет, товарищ капитан…, сначала дайте мне бумаги и карандаш, остальное – потом.
– Хорошо, – соглашаюсь с ним, – пусть будет по-твоему. Даю всё то, что он просит, и выделяю ему целый стол.
Сам стою рядом и наблюдаю. Вижу, как он старательно, слюнявя карандаш, рисует схемы, стрелочки и аккуратно, бисерным шрифтом что-то пишет над ними. Не сдержав любопытства, спрашиваю:
– Чего задержался-то? Никак к немцам попал?
– Так точно, попал – ответил Василий.
– Допрашивали…, пытали?
– Ага, но не особо…, выручил меня кнут, от которого мне же и моей спине хорошо досталось. Побили, но всё же отпустили, может, поверили в нашу легенду, что я пастух, а может, просто мне повезло.
Поясняя свои зарисовки и записи, Василий выявил главное, что левый фланг немцев укреплен слабее. Очевидно, они надеялись на непроходимость болота и на то, что морозы наступят ещё не скоро. Пленный офицер, которого чуть позже доставила одна из разведгрупп, показал, что выходы из болота были заминированы. Мы все потом удивлялись, как же Васёк прошел этот участок, не подорвавшись. Действительно, пареньку повезло дважды.
