Одноколыбельники - страница 2

От черных блесток я перевел глаза на цепочку у Вали на шее. На конце ее висел какой-то длинный кружочек, а в середине кружочка был какой-то мутный камешек, точно капля молока.

– Что это у тебя, брошка? – и я повернул кружочек.

– Нет, милый, это называется медальон.

– А для чего это?

– Сюда вставляют карточку.

Тут она раскрыла кружочек на две половинки, и я увидел маленькое лицо.

– Что это?

– Это мой мальчик, который умер. Его звали Женей.

– У меня тоже есть маленький брат Женя. Он сейчас дома, больной.

– А что с ним? – спросила она, проводя рукой по моим волосам. – Он часто болен?

– Часто. Он кашляет.

– У моего мальчика были такие же глаза, как у тебя, и такие же волосы. Тебе нравится его лицо?

– Он тут такой маленький!

Мимо нас, обгоняя друг друга, пробежали две девочки. Одна из них, поменьше, держала над головой палочку с вертящимися разноцветными звездочками.

Валя улыбнулась.

– Когда я была маленькой, я страшно любила эту игрушку.

– Ты любишь игрушки?

– Да, – рассеянно протянул я, глядя вслед убегающим девочкам, – но я тоже люблю книги. У нас много книг. Я больше всего люблю с картинками. Мы с Женей кладем книгу на стул, сами становимся на колени и смотрим. Есть такая хорошая картинка: такой дом, – высокий-высокий, в окне огонь, а вокруг море. Я забыл, как это называется, но это для кораблей, чтобы не заблудились.

– Маяк?

– Да, да. Ты, наверное, все знаешь? А знаешь еще картинку Мах und Moritz?[4] Это были два брата, они никого не слушались, а под конец из них сделали пироги.

Старушка и Валя смеялись. Я продолжал:

– А потом я еще люблю Weihnachtsmann’a[5]. Он к тебе приходит?

– Когда-то приходил, к моему мальчику…

– А знаешь что? – оживился я. – Когда он к нам придет – это будет на Рождество, – я его попрошу, чтобы он и к тебе заходил. Хочешь?

– Спасибо, милый.

Fräulein со своей скамейки делала мне отчаянные знаки.

Я встал.

– Меня Fгäulein зовет. Мне ужасно не хочется к ней.

– Иди, иди, а то мама рассердится, – сказала старушка.

– Ну, мама-то не рассердится! Она добрая! Я ей все расскажу про Валю… И про вас тоже, – спохватившись, добавил я.

Мы попрощались, и я медленно перешел на другую сторону аллеи, где Fräulein уже приготовилась идти домой. Чужая бонна ушла. У Fräulein было сердитое лицо.

– Wart nur! Wart nur! – шипела oнa. – Alles wird Маmа erfahren! Hat dir Маmа erlaubt mit fremden Leuten zu sprechen? Du schlechter, uпgezogener Junge! (Подожди! Подожди! Все мама узнает! Позволила тебе мама разговаривать с чужими? Гадкий, непослушный мальчик!)

– Gehen Sie zum Kukuck! (Оставь меня, наконец, в покое!) – крикнул я, вырывая руку из цепких пальцев Fräulein, и с плачем пустился к Валиной скамейке.

– Fraulein ругается! – захлебываясь, говорил я. – Ни за что я с ней не пойду! Пусть одна идет! Отведи меня домой сама. Ты совсем останешься у нас, ты будешь жить в нашей детской, и мама тоже, и Женя. А Fräulein пусть с Томкой в будке!

Валя слушала с участием, старушка качала головой.

– Вот что я тебе скажу, – ласково начала Валя, – когда ты придешь домой, ты все расскажешь маме, а мама скажет Fräulein, чтобы она на тебя не сердилась. Согласен?

– Дд-а-а… – неуверенно протянул я, – а ты к нам придешь в гости?

– Приду, приду!

– И вы тоже? – обратился я к старушке.

– И я приду, – с улыбкой согласилась та.

– Так беги же скорей! – сказала Валя. – А вот тебе на память о моем мальчике.

Она сняла свой медальон и надела мне его на шею. Я растерянно молчал.