Марк решил: почему бы сейчас так не побежать. Придумать испуг – и до дома, изо всех сил. Закат есть, дом есть, бег – будет. Бегу – побегу – быть. Зачем смотреть на чужое горе? Зачем быть зрителем? Марка за руку уже никто не держал. Кто-то разговаривал, кто-то подбирал раскиданные вещи. Ребёнок стал взрослым – увидел пожар, смерть, – и про него все забыли. Смерть дома, но всё же… Не пострадали люди, но пострадали их быт, хозяйство – жизнь. Марк придумал страх и побежал. Очень быстро, по мокрой траве – к дому.
Пока он бежал, к нему пришли мысли, что и его дома уже нет, что погибли все дома. В поле было темно. Были самые тёмные минуты ночи. Ещё немного и – возможно – где-то у горизонта задрожит рассвет. Марк был не уверен. Ни в чём не уверен, кроме того, что за ним кто-то бежит. Догоняет его почти, и хочет вернуть, а затем – поглотить.
До дома было далеко. Марк бежал длинным, безопасным путём. Он иссяк у места, где начиналось большое поле. Иссяк – и пошёл шагом. Ручей бежит, потом идёт, потом иссыхает, уходит в землю. Природность чувствовалась во всём. Марк не смог оценить возможности, которая перед ним открылась, – он оказался один ночью в деревне. Это была новая сила. Страшная сила – сила от страха, от придуманного испуга, от которого он так бежал.
Марк быстро вошёл в дом. Никого не было. Даже замка – не было: всё открыто. Марк вернулся в свой дальний угол, разделся и вновь лёг. Уставший телом, взглядом, миром, ночью, людьми, руками, – уставший от, уставший до. До последней возможности человеческого удивления. Марк быстро уснул. Ему снился огонь.
Бесконечность надо праздновать…
Г. Лейбниц
С того дня, когда был задержан рейс в Ливан, у Красина началась новая жизнь. Он нашёл себя. Юрий Красин был очень производительным человеком – с института он не останавливался в работе. Он был богат. Ему нужно было срочно лететь в командировку, а случилось несчастье – задержали самолёт. Пришлось взять номер в гостинце – рядом. Окна номера выходили на аэропорт – были видны здания, взлётные полосы, люди и машины. Всё пело в консонансе – голосом нового общества. Красина что-то удивило, но он не мог понять, что.
На следующее утро он всё-таки улетел. Бейрут встретил его прожигающей чакрой – беспощадное солнце душило старинный город. Дела прошли хорошо, и только одно мучило Красина – тот номер. Он прогулялся по музеям, сумел встретиться с одним знакомым. И всё думал – комната, вечер, птицы и небо. Люди и птицы. Шум и небо. Сколько всего удивительно там было! После того, как Красин вернулся домой, увиделся с семьёй, проработал неделю, на выходных он снова снял номер в той гостинце. И стал ждать.
Вскоре это стало традицией. Красин очень полюбил комнату в гостинице рядом с аэропортом. Она внушала ему всё больше спокойствия. Он стал понимать, насколько ему повезло. Повезло в особом смысле. Сейчас – кто-то летит, взлетает, приземляется, спешит, считает, носит, а он – он просто сидит у окна и смотрит на всю эту воздушную суету. Достигли люди неба – и что? Больше всего ему нравилось проводить здесь июньские ночи – они были особо светлыми, давали особые оттенки. Оттенки – важнейшая вещь для наблюдателя, они доводят картину до конца. Вот зимой скука, три оттенка – белый, серый и чёрный. Летом лучше – палитра богаче, можно выбирать, долго следить за изменениями. У каждой вещи свой оттенок, но живёт он отдельной жизнью. Белыми ночами Красин не спал – нельзя пропускать такие компоновки. Он ждал рассвета. В это время рассветы обычно туманные, вуалевые. Туман напоминает речку ранним утром или поздним вечером – речку чистую, на которой не стоит ни одна деревня. И детство в деревне туман напоминает, и радость какую-то беспричинную. Откуда была та радость, как её вернуть? Удивительно только, что в тумане речном и тумане городском нет разницы – всё одно, всё он окутывает, скрывает и заставляет блуждать. Сколько люди ходили в этом тумане?
