– Я вообще не очень люблю алкоголь, – едва ли не извиняющимся тоном сказала Мария.
– Тогда кола? – спросил Дэнни.
– Хорошо.
Внимательно выслушивая ее мысли по поводу небольшой балетной постановки, Дэнни размышлял о том, чувствует ли Мария, как он практически раздевает ее взглядом. В действительности она так нервничала, что почти ничего вокруг не замечала.
Ей понадобилось полчаса, чтобы рассказать о всех свои задумках.
Она изучила «Идиллии» Феокрита, «Эклоги» Вергилия и выписала кое-что из «Мифов Древней Греции» Роберта Грейвса, собрав материал для вариантов сценария балета, который будет называться «Аркадия» («Аполлон и Дафна! Это была бы изумительная сцена!»). Ведущие танцоры будут играть пастушков и пастушек, а в качестве комической составляющий намечался повторяющийся фрагмент с гротескными сатирами, гоняющимися за нимфами.
Дэнни идея показалась замечательной. Эта постановка чертовски поможет ему проявить себя.
На следующий день за обедом какие-то незнакомые ребята, проходя мимо его стола, отвесили комментарий о невероятной красоте его спутницы, с которой он вчера ужинал. Дэнни самодовольно улыбнулся.
«Да, – думал он, – в столовой Элиот-хауса таких девушек еще не видали». Когда некоторые парни погрубее напрямик спросили: «Ты с ней трахаешься, Росси?», он ушел от разговора, дабы защитить честь мисс Пасторе.
На самом деле, провожая ее назад до Рэдклиффа, он понял, что, скорее всего, никогда не добьется от нее даже поцелуя. Уж очень она была высокой. И хотя обсуждение их совместных планов будет зачастую проходить в его в комнате, шансов на успех у него не было.
Двухметровая Белоснежка поддерживает с гномами чисто дружеские отношения.
Дневник Эндрю Элиота
12 ноября 1956 года
Существует всеобщее заблуждение, что богатенькие студенты – это такие жутко крутые парни. Самоуверенные. Невозмутимые. И прыщей у них не бывает. Они не потеют, а их волосы не растрепываются. Что ж, позвольте развенчать данный миф. У богатея есть глаза. У богатея есть члены, органы и чувства. Уколи его чем-то острым – польется кровь. А если ему больно, то он может даже заплакать.
Так было и с моим давним другом и соседом по комнате Майклом Уигглсвортом, бостонским аристократом, высоким, красивым спортсменом и вообще отличным парнем.
И ни искренняя поддержка его команды и друзей по «Порцу», ни восхищение чуть ли не целого Элиот-хауса не помогли ему отвлечься. Вышло так, что на выходных он поехал домой в Фэрфилд, а его невеста заявила, мол, пораскинула мозгами и решила выйти замуж за претендента постарше – мужчину под тридцать.
Казалось, Уиг воспринял эту новость хладнокровно. По крайней мере, так казалось сначала. Однако по возвращении в кампус, стоя вечером в очереди за ужином, он весело сказал одной из теток, накрывавших на стол: «Зарублю-ка я рождественскую индейку».
При этом Уиг непрерывно хихикал, и столовские матроны дружно рассмеялись. Затем он достал из своего мешковатого, довольно потертого пиджака фирмы «Дж. Пресс» пожарный топорик и, дико размахивая им, принялся носиться по всему залу за «индейкой» – которую, судя по всему, видеть мог только он.
Столы опрокидывались, тарелки летели на пол. Все – и преподаватели, и студенты, и гости из Клиффа – в ужасе разбежались. Кто-то позвал полицию из кампуса, но когда копы зашли внутрь, они тоже до смерти испугались. Единственным, кому достало хладнокровия разобраться с этой ситуацией, оказался старший преподаватель Уитни Портер. Он осторожно подошел к Уигу и уверенным тоном спросил, нужен ли еще Майку топор.
