Одолень-трава - страница 3

Глядя на них, Иван улыбнулся и его стальной взгляд потеплел.

– Что тут у нас? – с этими словами он начал доставать и раскладывать на полу колючие еловые ветки.

Елочка быстро приобретала свой естественный вид.

Дети наперебой протягивали отцу еловые лапы с криком:

– Теперь моя очередь!

Нацепив елочную гирлянду, Иван поставил перед ними коробку с игрушками.

– Давайте-ка, наводите красоту!

– Папка, а ты? – в надежде спросил Егорка.

– Я здесь посижу…

От неловкого движения, желваки у него задвигались.

Ноги ныли практически постоянно. Иван привык к боли. Иногда он улавливал какое-то внутреннее чувство, очень похожее на физическую боль, и не понимал того, откуда оно взялось, но это было с ним одним целым.

Иван привык к тяжелому в своей жизни и никогда никому не жаловался.

– Пап, посмотри, какая шишка блестящая!

– И сосулька тоненькая!

– И домик, как у Бабки Ежки!

– И попугайчик цветной!

– А это что же? – остановился Мишка, разглядывая какой-то шарик. – Фу, какой старый, весь облупился! Нужно срочно его выбросить, чтоб вид не портил!

И он метнулся к кухне…

– Стой, Мишка! – Иван молниеносно перехватил руку сынишки. – Подожди…

Мишка встал как вкопанный и вопросительно посмотрел на отца.

– Дай мне… – тихо попросил Иван, аккуратно вынимая шарик из рук сына. – Пусть рядышком со мной пока полежит, – и прикрыл глаза…

Мишка послушно отдал елочную игрушку и не стал больше задавать вопросов.

Он боялся отца. Хоть его никогда и не били, но суровый стальной взгляд заставлял его судорожно сглатывать.

Мишка помнил до сих пор, как взял без спроса модель самолета с отцовского стеллажа и запустил со второго этажа…

После этого он весь вечер стоял у стола и смотрел на то, как вновь собиралась сломанная модель…

Помнил то, как сто раз просил прощения, но от отцовских опущенных плеч исходила такая холодная тишина, что Мишка готов был под землю провалиться, лишь бы не ощущать эту пропасть между ними…

– Пап, ты чего? – тихонько спросил подошедший Егорка и тронул за рукав отца.

– Тише, ребятки, тише…

А память стрелой молнии уже рассекала 20 лет…

– Мама, я принес воды и дров, и снег расчистил, мама. Что еще, мама, мне сделать? – суетился Ванюшка, повторяя без конца слово «мама».

– Молодец, молодец, хватит, хватит… – тихо говорила низенькая, худощавая женщина, теребя кухонный фартук.

– Почему ты все время ее мамой называешь? – кивнув на женщину, и глянув исподлобья на брата, спросила сидящая на лавке Машуня. – У нас же другая мама! Забыл что – ли?

– Мы ее так недолго называть будем. Мы просто поиграем так. Посмотри какая она добрая и о нас заботится, – обеспокоенно зашептал, подскочивший к сестре Ванюшка.

– Ну, если только немножко!

– Ладно, ладно…

Иван закрыл лицо руками, а память перелистывала мятые страницы…

– А вы не отдадите нас обратно? – затаив дыхание, спросил Ванюшка у Валентины.

– Не отдам, хороший, не бойся, – ее ласковая рука погладила жесткий Ванюшкин вихор.

– Ха, ха, сирота ненужная! – смеялся Митька, залепляя Ванюшке лицо снежком.

– Они наши мама и папа! – отчаянно кричал Ванюшка.

– Вы что же, сразу такими большими родились? Так не бывает!

– Бывает! – злился Ванюшка.

– Приемыши сиротские! – не унимался Митька.

Иван вспомнил, что со временем научился бить. Бить безжалостно…

– Мама, мама, мамочка, Машуня умирает! – дико орал Ванюшка, бежавший босиком по снегу к коровнику…

А потом, забившись в угол и рыдая, смотрел на то, как малюсенькое тельце сестренки трясло и выгибало, как Степан держал ей руки, а Валентина зачем-то толкала ей в рот ложку…