– Понятно. – Девернин достает блокнот и карандаш.
– Я хочу, чтобы вы разузнали как можно больше об армейском майоре Шарле Фердинанде Вальсен-Эстерхази. – Я говорю шепотом, но эхо разносит мой голос. – Иногда он называет себя «граф Эстерхази». Ему сорок восемь лет, он служит в Семьдесят четвертом пехотном полку в Руане. Женат на дочери маркиза Неттанкура. Он играет на скачках, на бирже, ведет беспутный образ жизни – вы лучше меня знаете, где искать таких личностей.
Девернин чуть краснеет:
– И когда вам это нужно?
– Как можно скорее. Не могли бы вы предоставить мне предварительный доклад на следующей неделе?
– Постараюсь.
– И еще одно: меня интересует, как часто Эстерхази бывает в немецком посольстве.
Если последняя просьба и удивляет Девернина, то он слишком профессионален, чтобы показать это. Должно быть, мы выглядим странной парой: я, в котелке и сюртуке, поглядываю в путеводитель и разглагольствую, он, в потертом коричневом костюме, записывает за мной. Но на нас никто не смотрит. Мы переходим к следующему экспонату. В путеводителе написано: «Мальчик, вынимающий занозу из ноги».
– В следующий раз, – говорит Девернин, – мы должны встретиться где-нибудь в другом месте – мера предосторожности.
– Как насчет ресторана у вокзала Сен-Лазар? – предлагаю я, вспоминая мое путешествие в Руан. – Это ваша епархия.
– Я прекрасно его знаю.
– Следующий четверг в семь вечера?
– Договорились. – Он записывает для памяти, убирает блокнот и принимается разглядывать бронзовую скульптуру. Чешет затылок. – Вы и правда считаете, что это хорошо, полковник?
– Нет, я такого не говорил. Как часто бывает в жизни, это просто лучше, чем другой вариант.
Не вся моя жизнь посвящена расследованию дела Эстерхази. У меня есть и другие заботы, и не последняя из них – предательская активность почтовых голубей.
Гриблен приносит мне папку. Ее прислали с улицы Сен-Доминик. Он протягивает мне ее, и я вижу, как его тусклые глаза светятся злорадным удовольствием. Похоже, английские любители почтовых голубей взяли себе в привычку перевозить птиц в Шербур и там выпускать, чтобы они возвращались домой через Ламанш. Каждый год выпускают около девяти тысяч птиц: безобидное, чтобы не сказать бестолковое, занятие, но полковник Сандерр, будучи в последней стадии болезни, решил, что голуби представляют угрозу национальной безопасности, а потому должны быть запрещены, потому что птицы, возможно, используются для переправки секретных сообщений. Эта безумная записка долго – почти год – циркулировала по Министерству внутренних дел, потом был подготовлен закон. И теперь генерал Буадефр требует, чтобы я, как глава статистического отдела, подготовил мнение военного министерства о законопроекте.
Нет нужды говорить, что у меня нет никакого мнения. Архивист уходит, а я сижу за столом, перечитывая документ. Смысла в нем для меня столько, что он вполне мог быть написан на санскрите, и я подумываю, не обратиться ли мне к юристу. Потом мне приходит в голову, что лучший юрист, какого я знаю, мой старейший друг Луи Леблуа, он по забавному совпадению живет на улице Юниверсите. Я отправляю ему «пти блю», в которой спрашиваю, не мог ли бы он заглянуть ко мне по пути домой для обсуждения одного делового вопроса, и в конце дня я слышу звук электрического звонка, сообщающий о том, что кто-то вошел в дверь. Я успеваю спуститься до половины лестницы, а снизу половину преодолевает Бахир, он подает мне визитку Луи.
