Дед Щуряк с детства был слаб глазами, все время щурился, за что и получил прозвание, а под старость почти совсем ослеп. Сидя в темном углу, он на ощупь плел короба и лукошки и все время что-то бормотал или напевал себе под нос. Вешничи говорили, что дед Щуряк ведет беседы с чурами, с кикиморой, с домовым, и приходили к нему, если хотели что-то сказать или спросить у мелкой домашней нечисти. Дед Щуряк знал множество преданий, забавных баек и быличек. В осенние и зимние вечера дети, подростки, девушки целыми стайками собирались в избу Спожина, где дед Щуряк качал люльки своих правнуков.
– А солнышко трисветлое осенью тоже обессилело, всю силу Земле отдало, – рассказывал дед. – Потому нечисти и нежити осенью воля. А самые дурные дни – от солнцеворота до новогодья. Старому году конец пришел, а новый едва народился, солнце – что ягненок новорожденный. Вот тут и берегись!
– Нам бы теперь уберечься! – озабоченно ворчали мужики. – И чем мы богов прогневили, что дали нам такую напасть?
– Не о большой ли беде упреждают?
Хорошо, что все полевые работы были кончены, лен свезен, брусника в лесах собрана, а грибы сошли. Упырь никого не пускал из займища. День и ночь ворота были на засове. Только раз в несколько дней мужики выбирались за дровами, и то держались вместе – пятеро рубили, а пятеро сторожили с рогатинами и колами. Но на десяток мужчин упырь не покушался и даже ни разу не подошел близко.
Дети хныкали целый день – невелика радость сидеть взаперти. Молодежь тоже ходила в тоске – упырь грозил лишить их посиделок. Не со своими же сестрами в перстенек играть! Как огромный серый клещ, упырь каждый день показывался возле займища, поскуливал, скалил клыки, ветер нес мерзкий запах трупной вони и плесени. Страх и тоска делались нестерпимы.
Не раз мужчины выходили на него с Оборотневой Смертью. Но упырь, едва завидев священную рогатину и нутром чуя, что в ней его гибель, пускался бежать, а догонять его было нечего и пробовать. Оставалось ждать, пока голод сделает его менее осторожным. Дед Щуряк надоумил было сторожить упыря возле его могилы, но из этого ничего не вышло. Обозленные своей первой неудачей, Моховики вбили в могилу осиновый кол острием кверху – «по дурости», как говорила ведунья Елова, – и упырь больше к могиле не подходил. Так пропало единственное место, где можно было его подстеречь.
Пришла пора охоты по пороше, но и о ней приходилось забыть. На зайцев всем родом не пойдешь, а выйти одному – самому попасть в зубы упырю. В вынужденном безделье сидя дома, ловцы перебирали свое снаряжение и горько вздыхали, не зная, доведется ли этой зимой пустить его в ход. А чем тогда будущую дань князю платить?
Томясь от скуки больше всех, самый лучший ловец Вешничей, Корец, учил своих сынишек пищать мышью-полевкой. Прижав к губам тыльную сторону ладони, он тянул в себя воздух, и хотелось оглянуться – где тут затаился маленький серый комочек? Так Корец приманил уже не одну лису. Были у него особые манки, с которыми он подражал крику раненого зайца, и мальчишки наперебой просили попробовать.
– Да угомонитесь! – прикрикнул на них Берестень, которого раздражала бесполезная возня в избе. – Покуда лисьим ловом у нас не пахнет…
Дети стихли, и сам старейшина вдруг тоже замолчал. А потом хлопнул себя по залысому лбу.
– И как я раньше-то не додумался? – воскликнул он. Все домочадцы оставили дела и повернулись к нему. – Вишь, в бороде рожь цветет, а в голове и не пахано! Спасибо чурам – наставили наконец на ум! Мы упыря-то нашего приманим! Мышей-то он не ест, а ведь корова старая вот-вот сдохнет. Чем забивать, лучше мы ее на приманку пустим. Выгоним ее, а сами следом. Упырь кровь живую учует – прибежит.
