— Не знаю, не уверен. — Алекс помолчал и робко попросил: — Алисс, не могли бы вы позвонить моей бабушке в Ландон и сообщить ей, что я в больнице, но со мной всё в порядке. Я напишу номер телефона. Дело в том, что я обещал звонить ей каждый день, а вчера не смог. Да и мой телефон куда-то исчез. Она наверняка волнуется.
— Вы думаете, что ваша бабушка станет меньше волноваться, если я ей сообщу, что вы угодили в травматологическое отделение? — спросила я с большим сомнением. Потом достала свой сотовый и предложила: — Позвоните сами. Только на вашем месте я бы бабушке про больницу не говорила, старушка наверняка расстроится от такого известия.
— Это вряд ли, — пробормотал Алекс, хватая трубку. — Вы просто не знаете мою бабушку. Такая мелочь, как разбитая голова, в нашей семье — не повод для особых переживаний. Её волнует только не попал ли я в руки КГБ, остальное — ерунда.
— КГБ? — недоумевала я, пока Алекс пытался дозвониться. — Но КГБ давно нет, есть ФСБ.
— Бабушке всё равно, — он набрал последнюю цифру и прижал трубку к уху. — Он считает, что за каждым иностранцем в России из-за угла наблюдает с полдюжины этих самых агентов КГБ. И при первой же возможности… О, грэнни! — и он быстро залопотал по-английски.
Чтобы не мешать разговору, в котором я всё равно ни бельмеса не понимала, я вышла в коридор. Странная у Алекса бабушка. Может быть, в молодости она была шпионкой?
Около синеглазого англичанина я могла бы оставаться хоть целый день, но меня ждали неотложные дела, и в частности — обещание разузнать у Саши или Паши хоть что-то о бывших владельцах дома. И кто меня за язык тянул?
Поэтому, дождавшись окончания разговора, я простилась с Алексом и его соседями по палате, уже начавшими коситься в мою сторону. Должно быть, я мешала процессу их выздоровления, заключавшемуся в игре в подкидного дурака и курению в форточку.
Хорошо, что я предусмотрительно поинтересовалась вчера, где обитает побитый очкарик. Подъехав к его дому, я обнаружила на скамейке пару интеллигентных старушек в плюшевых шляпках. На мой вопрос, не видели ли они парня из пятой квартиры, одна лишь пожала острыми плечиками, зато вторая скороговоркой уточнила:
— Миша? В очках? Он только что к гаражам прошел.
— Спасибо! — от всей души поблагодарила я и ринулась к нестройному ряду железных коробок, радуясь, что наконец-то узнала, что Сашу или Пашу на самом деле зовут Миша. Что, в общем-то, совсем не удивительно — моя память на редкость своеобразна. Однажды я проработала три месяца в одной комнате с человеком, прежде чем запомнила, что его фамилия не Капусткин, а Морковкин. Причем запомнила только после того, как этот самый Морковкин притаранил мне литровую банку тертой морковки и заставил съесть. А иначе я так и продолжала бы дискредитировать перед внештатными авторами его гордую фамилию. Ну не понимала я, почему они начинали хихикать, когда я их отправляла к Капусткину на редактирование опусов.
Итак, я пробежала три гаража, просочилась между четвертым и пятым, и обнаружила Саш… тьфу ты, Мишу! Он задумчиво топтался около раздолбанной «копейки», из-под которой торчали чьи-то тощие ноги в грязных джинсах и китайских резиновых тапочках. Увидев меня, Миша засмущался. Хотя чего смущаться — его побитую физиономию я вчера уже видела.
Когда я сообщила парню, что мне срочно нужно с ним поговорить, он стушевался ещё больше, и я поняла, что ему очень не хочется приглашать меня к себе домой. Хотя это было бы естественным жестом ответной вежливости — чаепитие с сушками или растворимый кофе с мармеладом. Что ж, возможно в квартире у Миши царит чудовищный беспорядок, или живет сиамский кот, гадящий в коридоре и сваливающийся на голову гостям со шкафа, или на разобранной диван-кровати томно спит обнаженная красотка. Дело житейское. Так что я предложила посидеть полчасика в каком-нибудь кафе-мороженом и поболтать. Парень радостно согласился, и мы немедленно отправились в ближайшую забегаловку, где подавали чудовищный растворимый кофе и сливочное мороженое под видом пломбира.
