О своем отце Михаиле Семен Михайлович также рассказывал всякие ужасы: и про то, как он голыми руками двух волков задушил и пасти им порвал, и про то, как рыбинспектора чуть из обреза не порешил, а будучи посаженным в тюрьму за воровство совхозного сена, сбежал оттуда и жил диким бирюком в лесу на заимке, питаясь пойманными в силки белками. Причем, почему-то сырыми или даже живыми. В общем, все далекие предки Миши по мужской линии в изложении деда выглядели на редкость непривлекательно. А по женской — неизвестно как, потому что ни одна из прабабок просто не удостоилась упоминания. Будто и не было их вовсе. Разве что та самая княжна, судьба которой так до конца и осталась невыясненной.
Я задумалась. Если в россказнях о богатом князе, которыми пичкал ближних Семен Михайлович Лаптев, была хотя бы капелька правды, то становилось более-менее понятным, откуда появился тайник с монетами и ножом. И как теперь относиться к кладу — то ли это ценности, нажитые преступным путем, то ли заработанные честной продажей лошадей? Разница существенная. И откуда в подвале череп и кости? И чьи они? Вопросов не стало меньше, но они обрели иную тональность.
Я отодвинула вазочку, в которой растаявшее мороженое разделилось на две четко выраженные субстанции — белую пенку и голубую водичку, допила остывший кофе и вздохнула. Миша с надеждой взглянул на меня:
— Ну что, помогло то, что я рассказал? Если надо, я ещё маму расспрошу, может, забыл что-то.
И что я должна была ответить ему? «Да-да, теперь мы знаем, что твой прадедушка пришил несчастного князя и спрятал его денежки на втором этаже Дома под подоконником?» Хотя, согласно легенде, княжеского золота должно бы в этом случае куда больше. Так что или оно спрятано в других местах дома и нам придется отдирать остальные подоконники, или это и есть плата за пресловутых лошадей, и тогда Матвей Лаптев невинен, аки младенец.
— Пока ничего не ясно, — честно призналась я. — Ты ведь и сам не знаешь, что из всего этого правда, а что — фантазия деда. Но если твоя мама сможет что-то уточнить, то это будет замечательно.
— Тогда я сегодня же устрою ей допрос с пристрастием и позвоню тебе, — тут Миша принялся смущенно водить липкой ложечкой по пластиковой столешнице, и я поняла, что не сообщила ему номер своего телефона. Полезла в сумку и поняла, что забыла мобильник на тумбочке у кровати Алекса. Пришлось диктовать по памяти, чего я очень не люблю — какой-то у моего мобильника неудобоваримый номер. Даже я с трудом запомнила. На всякий случай я тоже записала Мишины координаты. При этом он зарделся так, словно я назначила ему романтичное свидание.
Забытый телефон не давал мне покоя, и я, распростившись с Мишей, помчалась обратно в травматологию. Влетела в палату и обнаружила там Макрайстера, квохчущего вокруг Алекса, злого, как черт, Борьку и распекающую медперсонал Соньку. Соседи Алекса по палате разбрелись кто куда, видимо окончательно поставив крест на спокойной жизни.
— Где ты была?! — заорала Сонька, увидев меня. — Уехала неизвестно куда, я уже хотела в морги и милицию звонить!
— С ума сошла, — удивилась я. — Я всего лишь посидела в кафе с парнем, у которого мы купили Дом, узнала кое-что интересное. И вообще, мне не пять лет, чтобы меня, спустя час, начинать искать с милицией.
— Ты исчезла рано утром, никому ничего не сказав, на звонки не отвечаешь, неизвестно где находишься. А кругом такое творится!
