– Надо, Вячеслав, нельзя нам умирать. Мы, может одни из немногих, кому конец света пережить пришлось. Давай… Давай Жору похороним. Недобро так ему лежать.
Двое стариков, напрягаясь, подняли тело в мешке и понесли свою тяжелую ношу к воде. Такова старая морская традиция – хоронить в воде, если нет рядом земли, или нет условий для нормальных похорон. Настоящие морские похороны – простые, достойные моряка. Но здесь было что-то неправильное, неверное. Это остро чувствовали оба товарища: когда мир, возможно, погиб, когда жизнь на всем земном шаре замерла, два старика хоронили молодого, сильного парня. У него была вся жизнь впереди. У его матери, у его сестры всё-всё было впереди. Теперь ничего нет. И уже никогда не будет.
Тело ушло вниз с каменистого обрыва легко, словно всю жизнь ждало этого. Исчезло в глубине. Симонов тяжело вздохнул. Виктор взял его за плечо и повел внутрь маяка – предстояло многое обсудить и понять. Они поднимались по винтовой лестнице, когда Смутьянов заговорил:
– Слав, сколько у вас топлива оставалось, и что с рацией?
– Топлива много, а рация сломалась – перегорело что-то, я так и не смог починить. У нас, сам знаешь, запасов на месяц вперед, а вот запасных деталей не нашлось. Мы с Жорой… мы тебя ждали вчера, после обеда, знали что обязательно появишься. При последней передаче я сказал бригаде, что аппаратура барахлит, а как сломалось всё, так я решил не оставлять маяк, а тебя дождаться. Видать, правильно остаться решили, – опираясь на качающиеся перила, Симонов поднимался наверх.
– Это верное решение было. Никто же не знал, понимаешь? В эфире такое творилось, когда началось… Как вспомню, так в дрожь бросает.
Они поднялись на самый верх, в рубку, и Симонов зажег небольшую свечу, поставив её у прожектора – мягкий свет заполнил всю комнату. На небольшом примусе появился закопченный чайник, и дозорный чиркнул спичкой.
– Витя… а меня того… судить будут? – моряк обернулся к товарищу и замер с горящей спичкой в руке.
– Не будут, Слав. Может и некому судить, черт знает, что там произошло вообще, – увидев испуганный взгляд Симонова, Виктор поспешил его успокоить. – Это был несчастный случай. Не думай даже обвинять себя, а если что, я свидетелем твоим буду.
Они сели на два старых табурета у стола, заваленного журналами, и замолчали. Только потрескивание примуса и легкий запах солярки в комнате. Слишком многое свалилось на двух пожилых людей в этот злосчастный день. Что делать? Как жить дальше? Спаслись ли они, или лишь отсрочили свою гибель? «Нет, я вам, с*ка, не сдамся», – подумал, про себя, Виктор и сжал кулаки. Нужно действовать:
– Вячеслав, дело есть.
Старый, худощавый моряк вскинул голову и внимательно посмотрел на товарища.
– Пока мы понять что-то сможем, нужно подготовиться. Разберемся с информацией, наличием провианта и топлива, а потом будем решать, куда и как двигаемся. Здесь оставаться нельзя, берег далеко, но и тут может стать небезопасно.
– Ага, понял, – Симонов кивнул и снял чайник с примуса.
– Сейчас почаевничаем, а потом пойдем принесем радиостанцию с моего катерка. Заодно расскажу, что со мной приключилось.
Кипяток и крепкая заварка чая «со слоном» перекочевали в стальные кружки, на столе появился кусковой сахар в бумажке, а также пачка «каменных» галет. Пили по-старому, «вприкуску», поднося дымящиеся кружки к лицу. Виктор рассказал всё, что с ним произошло со времени выхода в море: про первый вызов подлодки, про эфир, про удары, про месть капитана, про дым над водой и про то, как он оказался у маяка. Симонов внимательно слушал, не перебивая, а потом рассказал, что они видели с маяка. Картина складывалась убийственная. Очевидно, что первые удары наносились по крупным городам и военным базам, а после и по мирным селениям. Пораженный берег Латвийской и Литовской СССР был не единственным, как и берега Швеции и Дании. Симонов с напарником видели, что ракеты полетели дальше – на восток, запад, север – огонь полыхал везде. Пылевую радиоактивную бурю они тоже видели, но до них она не дошла.
