– А ведь у нас был шанс, – сказал Корик Флакону, – избить её до потери сознания и оставить гнить в тоннелях.
Хороший знак. Всё возвращается на круги своя. Только теперь появился обеспокоенный взгляд. У каждого солдата, который прошёл через погребённые кости И'гхатана. Флакон знал, что в некоторых культурах обряд посвящения включает в себя ритуал погребения и воскрешения. Но если они и пережили перерождение, то оно выдалось слишком суровым. Они не вышли оттуда невинными или очищенными. Что бы там ни произошло, бремя казалось только тяжелее. Радость от того, что они выжили, что выскользнули из тени врат Худа, оказалась удручающе недолговечной.
Ощущения должны были быть… другими. Чего-то не хватало. «Мостожоги» были выкованы среди песков священной пустыни Рараку – не стал ли И'гхатан нашей наковальней? Кажется, для этих солдат закалка проходила слишком долго, сделав что-то внутри них искорёженным и хрупким. Такое впечатление, что ещё один удар – и они разлетятся на маленькие осколки.
Где-то впереди капитан объявила привал. Её голос вызвал хор из ругательств и стонов облегчения. И хотя тени вокруг было не видать, идти через это пекло было куда хуже, чем сидеть у обочины, давая обожжённым, покрытым волдырями и царапинами ногам отдых. Флакон, спотыкаясь, спустился в канаву и присел на валун. Сквозь щиплющий глаза пот он наблюдал, как Смрад и Мазок ходят среди солдат, стараясь по возможности исцелить их раны.
– Видел капитаншу «Красных клинков»? – спросила Улыбка, присев рядом. – Выглядит так, будто только с парада на плацу вернулась.
– Да не скажи, – заметил капрал Битум. – Повсюду ожоги и следы гари с дымом, чего ещё ожидать.
– Только вот все волосы у неё на месте.
– Так вот отчего ты такая взвинченная? – заметил Корик. – Бедная Улыбка. Ты ведь знаешь, что они уже не отрастут? Никогда. Теперь ты лысая – и останешься такой до конца своих дней…
– Врёшь.
Услышав в её голосе нотки сомнения, Флакон сказал:
– Да врёт он, врёт.
– Я знала. А что насчёт той темноволосой женщины на коне? Её кто-то знает?
– Скрипач её узнал, – сказал Битум. – Наверное, из «Мостожогов».
– У меня от неё мурашки, – сказала Улыбка. – Она напоминает убийцу – Калама. Так и норовит кого-то прирезать.
Думаю, ты права. Да и Скрип был не в восторге от их встречи.
Битум заговорил:
– Корик, когда ты собираешься поделиться фалангами, которые собрал?
– Хочешь получить своё сейчас же?
– Пожалуй, да.
Горло пересохло, кожа покрылась потом, тело била дрожь, но Хеллиан стояла на дороге. Слишком уставшая, чтобы идти, слишком больная, чтобы сесть. Она боялась, что уже никогда не встанет: просто свернётся в маленький подрагивающий клубочек, пока муравьи у неё под кожей не закончат свою работу, пока кожа не слезет с неё, как оленья шкура, пока муравьи победным маршем не покинут её труп, распевая своими тоненькими писклявыми голосками триумфальные песни.
Она знала, что дело в выпивке. Или, скорее, в её нехватке. Мир вокруг был слишком резким, слишком отчётливым. И всё казалось неправильным. Совсем неправильным. На лицах впервые ясно были видны все детали, слишком много деталей, со всеми недостатками и морщинами. Она с потрясением обнаружила, что была не самым старым солдатом, не считая этого урода, Спрута. Ну, это оказался единственный плюс вынужденной трезвости. Ах, если бы ещё эти проклятые лица пропали куда-то вместе со всеми морщинами. Она была бы куда счастливей. Но ведь нет, постойте, всё совсем наоборот, не так ли? Неудивительно, что она так несчастна.
