После предложил доктору, а когда тот за милую душу выдул чай, то же самое сделал и для автобусного соседа. И снова фортуна тому благоприятствовала: передавая пластмассовую чашечку, «царь» неуклюже задел свою, кувырнув её в траву-мураву. И пока он растерянно оглядывался, осмысляя происшедшее, Глебов, как в тумане, и успел сделать своё чёрное дело: молниеносно выхватив таблетку, сунул её в чашку, и та, на глазах расплескиваясь, вдруг заходила ходуном.
А Саня тем временем с ужасом осознал, что не только не способен джентльменски предложить отравленный напиток соседу, но даже не в состоянии управлять своими действиями. Но это стало не последним испытанием: под рукой, держащей чашку, что-то внезапно прошуршало в траве. Поди, разберись, что было: может, змейка какая случилась. Такого неопытный соглядатай не выдержал, и у этой посудины содержимое тоже оказалось на воле. По времени это дело заняло не дольше воробьиного скока на земле. Поэтому никто и не сообразил ничего, только все лишились чая.
Тогда Глебову оставалось будто бы виновато пожать плечами и, в два приёма раздевшись, сразу бухнуться в спасительную водную стихию, в сторонку от барахтающихся у берега автобусников.
«Ну и накосячил! – палило в раскалённой головушке. – Совсем дурака включил: чуть мужика не угробил!» В эти минуты он, как на духу, мог поклясться, что и в мыслях подобного не было: всё произошло помимо его самого, необъяснимо и безотчётно, неуправляемо.
И, осознавая возможные последствия происшедшего, Саня Глебов, едва не подвывая, изо всех сил намахивал сажёнками, желая лишь забыться и никогда не вспоминать чудом не случившейся прибрежной беды. И именно в эти страдательные минуты кто-то вдруг неудержимо сильный схватил его из-под воды за ноги и стремительно потянул вниз, на самое дно.
Сначала Глебов, растерявшись, безвольно пошёл в означенном направлении, прихватив приокской водицы и вытаращив глаза, – моментально перехватило дыхание. После напрягся, пытаясь вырваться из невидимого чудовищного плена, но снизу держали крепко, даже не двинуться. Тогда, раз-другой дёрнувшись, он неудержимо, наподобие маленького, и заверещал, выкрикивая одно-единственное, традиционное в таких случаях слово-олово.
Ослабевающим с каждым мгновением пловцом не могло помниться, сколько, захлебываясь, он накрикивал это спасительное слово, но в какой-то момент пришло понимание, что дополнительно подключилась ещё сила, таща его уже в противоположном направлении, на воздух, на свободу – вперёд, к жизни. Очнулся Глебов уже на самом берегу: кругом была суша, а вверху всё также жизнерадостно светился золотисто-жёлтый, оплавленный по бокам солнечный круг. Он огляделся по сторонам и натолкнулся на внимательный взгляд заспинного соседа, на что последний хлопнул себя по бокам:
– Живой! – сказал он громко, раскатисто, радостно. И даже зачем-то поаплодировал, хотя неудачливый пловец снова едва не нырнул обратно в траву: дрожмя дрожали ноги.
– Ему спасибо скажи! – показывая на «царя», продолжал единолично вещать неунывающий доктор-страдалец. – Хорошо, человек вовремя заметил, иначе бы кормил рыб в Оке!
В следующие минуты выяснилось, что никто и не обратил внимания на парня, уверенно нарезающего круги невдалеке от берега, где, как оказалось, не только присутствовала серьёзная глубина, но – что самое страшное – крутило вьюн, водную «воронку». А она, враз спеленав, неудержимо и повлекла бедолагу в обетованные места проживания класса пресноводных.
