С Катей мы тоже расстались зимой. Я помнил число и год, и даже час. Ведь когда она висела на мне в слезах, я разглядывал циферблат настенных часов. Нужно было поступить совершенно иначе, но смирению и доброте жизнь научила меня позднее. Почти пятнадцать лет прошло, а ощущалось, будто всего два или три года.
В квартире ничего не поменялось с тех пор: та же мебель, та же постель, то же расположение книг и безделушек на полках. Под окнами – все тот же проспект, шумный и пыльный. Недавно его расширили и он стал ещё шумнее, так что не уснешь без беруш. Бегущая вдоль проспекта велосипедная дорожка заросла сорняком. Высотки напротив посерели от влаги и больше не производили впечатления новизны, как в тот год, что мы жили у меня. Летом небо все такое же голубое, а осенью и зимой безнадежно серое. Вряд ли, что-то кроме землетрясения, изменило бы это место до неузнаваемости…
В отличии от камня, человеческая плоть разрушается временем в тысячи раз быстрее и отвратительнее внешне. Я уже потерял прежнюю юношескую форму. Тело, ставшее грузным и неуклюжим, перестало подчиняться импульсам мозга так же хорошо как прежде. Теперь над брючным ремнём я носил небольшой пивной животик, а волосы на макушке сильно поредели. Я все ждал, что вот-вот очнусь от затянувшегося тревожного сна и, наконец, вернусь к себе настоящему. Но по утрам просыпался в пустой кровати, вставал, варил кофе, бежал на скучную работу, которую давно хотел бросить, но все как-то не решался.
Вернуться к событиям прошлого, конечно, невозможно, но я подумал, почему бы не попробовать дописать продолжение истории, в конце которой, много лет тому назад судьба поставила многоточие. Идея казалась маловероятной при первом же размышлении, но побуждения, заставившие меня сесть за руль, были слишком повелительны, чтобы им могло что-то помешать. Я хорошо помнил, не смотря на пропасть лет между прошлой радостной жизнью и настоящим моментом, те чувства, что испытывал рядом с Катей. И хотел переживать их снова.
Мы часто ругались из-за безденежья. Катя хотела всего сразу: и в кино, и цветы, и модные сапожки. Я не мог винить ее, ведь этого хотела бы любая девушка. Когда узнал, что она беременна, собрал по друзьям нужные для операции деньги и отвёз подругу в клинику. После того, как было кончено, врач сказала, что зачать ещё раз Катя вряд ли сможет.
– Не хочу тебя больше видеть! Оставь меня! Я позвоню отцу, он приедет и заберёт меня домой, – всхлипывала Катя на больничной кушетке.
После операции что-то резко надломилось между нами. Мы больше не возвращались к этой теме, но я отчетливо видел, как терзается Катя, и не понимал причины, ведь мы оба не хотели становиться родителями так рано. У нас совсем не клеилось. Катя много времени занималась учебой, а я все чаще пьянствовал с друзьями.
В феврале позвал Катю к себе и сказал, что считаю себя не вправе сковывать ее какими-либо обязательствами. С того дня я больше ничего не знал о ней.
Уже намного позднее, достигнув некоторой зрелости, мне открылась истинная причина этого надлома – мы не смогли простить друг другу того безропотного молчаливого согласия, которое погубило плод нашей любви.
По обеим сторонам шоссе мокрыми чёрными пятнами мелькали горбатые избы с ввалившимися крышами и ветхие деревянные бараки. В некоторых окнах с уцелевшими стёклами тускло горел свет. Внутри ещё оставалась какая-то жизнь. Но большинство домов забросили много лет назад и теперь они тупо таращились на дорогу пустыми глазницами. Немногочисленные обитатели этих убогих жилищ представлялись мне полуживыми куклами, существующими лишь для заполнения пустого пространства. Чем можно заниматься на краю мира? Есть, да спать. Еще пить. Но многим ли я сам отличался от них? Что, если и мне отведена жалкая роль статиста на чужом празднике жизни? Я верил, что только Катя могла помочь мне преодолеть этот экзистенциальный кризис, граничивший с безумием.
