Однако сам автор оставался неудовлетворенным. Ему уже хотелось изваять образ титана из мрамора, из гранита, из бронзы. Ни много ни мало!
Иногда Соболев напивался, даже уходил в запой. И тогда он с надрывом говорил о какой-то утерянной красоте, о любви, не раскрывшейся, как парашют при падении, о нашей общей гибели, о том, что все мы уродливы, поскольку никто из нас не умеет любить. Красиво говорил, долго, по несколько дней говорил. Попросту лил свою душу неизвестно кому и непонятно зачем. Слушали его малознакомые алкаши у пивной, у магазина, в сомнительных квартирах и откровенных притонах.
Потом он выходил из запоя, переселялся в другой мир и становился вновь задумчивым и молчаливым.
* * *
Корбут, не дождавшись ответа, попытался прочесть его в глазах собеседника. Когда и этого ему не удалось, он неожиданно перешел к разговору предметному.
– Послушай, у тебя ведь остались связи в исполкоме? Понимаешь, если я не выбью материалы по госцене, мне нечем будет платить рабочим. Тебе же самому нужны деньги. Правда же?
– Естественно, – равнодушно отвечал Соболев.
– Ну вот видишь! Ты работаешь у меня две недели. Я должен, по идее, уже выплатить тебе аванс. А у меня нет свободных денег. Проклятая совдепия!
Вторым ругательством Корбута после быдла была совдепия. И слово это он употреблял так часто и с такой ненавистью, что в воображении слушателя невольно рисовались кровавые картины большевистской расправы над дворянским родом Корбутов. Хотя о корнях своих он не говорил никогда. Мало того, он давно уже оставил всех, кто знал его с детства. Он порвал не только со старой средой, но даже с самыми близкими людьми. Лишь раз он проговорился о собственной матери. «Этот человек, – сказал он о ней, – не может успокоиться из-за того, что сын ее (то есть он, Корбут) не стал примерным рабочим. Не таким, как папа или дедушка!»
Но кому не будет симпатичен молодой человек с таким бунтарским нравом, с такой энергией и решимостью, с какой он бросился строить себе новую жизнь!
Нет, близорук был Соболев, когда смотрел в его лицо. Не увидел в нем прекрасных мужественных черт. Не обратил внимания на выпирающие скулы и впалые щеки, которые живописали его суровый образ жизни. И не подумал о том, что могут рассказать о мужчине два прекраснейших надбровных шрама да перебитая переносица и еще след кастетного удара на челюсти! Не теми глазами смотрел Соболев. Иначе не был бы так равнодушен к этому человеку. И заговорил бы о проблемах красоты и любви именно с ним, а не с какими-то алкашами в пивной!
– Представляешь, какой абсурд! – продолжал разгоряченный Корбут. – Мне в банке дали ссуду, а я не могу ею воспользоваться! У меня на счету 80 тысяч! И я не могу ничего купить за наличный расчет. Наличные только на зарплату. Но подумай, Саша! Прикинь, если я буду платить рабочим, то нечем будет работать. И я буду просто платить за простой. Нет, это возможно только в совдепии!
И Корбут еще немного поругал общественную систему. Его собеседник оставался по-прежнему молчаливым и равнодушным. Только усталость читалась на его лице. Глаза помутнели, он задавленно зевнул.
– Ладно, выпьем еще по чашечке и пойдем, – сказал Корбут. – Надо все-таки что-то делать. Если нет цемента, так хоть мусор будем выносить. Но ты подумай, Саша, подумай. Может, вспомнишь кого-то из знакомых в исполкоме. Чтобы на базе взять материалы по перечислению. Сейчас я еще принесу кофейку.
