И Корбут поднялся.
Нет, он не просто поднялся, это Соболев бы просто поднялся. Корбут сделал бесшумное изящное движение и явил на обозрение свой рост. Полы плаща словно дыханием ветра откинулись назад, и блестящий английский костюм стрелочкой вышагнул вперед. Черные итальянские туфли на мягкой платформе неслышно пересекли площадку и, вальяжно скрестившись, стали у башенного окошка.
– Игоречек, еще, пожалуйста, два кофе! – слегка опершись ладонью на подоконник, приятным баритоном произнес Корбут. Затем вынул портмоне, извлек из него хрустящий червонец. И лишь после этого позволил себе окинуть взглядом площадку. Но даже и тут он не просто вытаращился на присутствующих, а этак прошелся взглядом выше, над головами находящейся публики, словно и не видя никого, и захватывая всех.
Вроде и мелочь, пустяк незначительный, на который бы и места здесь тратить на стоило, а как девчонки на него посмотрели! Прямо впились в него глазами. Обе! Совершенно независимо одна от другой. Ничегошеньки при этом не сказав друг дружке! А уж если женщина в таком случае не обсуждает мужчину, значит… значит… Да что женщины! Двое молодых людей из-за шумного столика как-то непроизвольно покосились на него.
Соболев очередной раз подавил зевоту перед тем, как вернулся оживленный Корбут.
– Эх, Саша! – сказал Корбут с явным вдохновением. – Не знаю, но почему-то с тобой мне всегда хочется говорить о прекрасном! Хотя это не свойственно для моего грубого характера. Честное слово. Я родился и вырос там, где о красоте как-то, понимаешь ли, не совсем принято говорить.
Соболев неожиданно перебил его:
– И о чем же таком прекрасном тебе хотелось бы говорить?
Корбут напрягся и улыбнулся. По выражению лица, возникшему при этом, трудно было поверить, что мысли его сейчас сопряжены с прекрасным. Однако, повертев кофейную чашку, посверлив ее взглядом, он глубокомысленно произнес:
– Ну вот хотя бы кофе! Что может быть прекраснее чашечки кофе и хорошей сигаретки! Сидим мы тут с тобой, приятно беседуем, выпиваем чашечку…
– Уже третью! – опять перебил его Соболев. – А у меня, когда я перепью кофе, начинается неприятная дрожь в теле. Совершенно мерзкое состояние!
– Не, Саша, я ж тебе не за то! Ну, вот утром ты встаешь, завариваешь кофе, берешь сигаретку…
– Правильно, – совсем уже по-свински перебил его Соболев. – Раньше, бывало, встаешь, делаешь пробежку, зарядку, принимаешь холодный душ, завтракаешь – и целый день как на пружинах, как заведенный… А сейчас? Сейчас встал – кофе, сигарета – и опять хоть падай. Такое ощущение, что главное ты уже сделал. И ни сил, ни желаний в тебе уже нет.
И он с отвращением затушил свою сигарету.
– Са-аша! У тебя удивительная способность все опошлить!
Тут Соболев вскинул свою мефистофельскую бровь и изрек:
– Значит, мы с тобой говорим о пошлом, а не о прекрасном. Прекрасное, насколько я знаю, опошлить невозможно.
Корбут ничего не возразил, но, как бы в знак своего несогласия, тут же сделал затяжку с выражением полнейшего удовольствия на лице. После чего бросил на Соболева короткий испытующий взгляд. И проговорил вкрадчиво:
– Кстати, вчера встретил Лору. Влюблена в тебя, как кошка.
Не заметив никакой реакции, он продолжил:
– Я сказал ей, что она должна мне бутылку шампанского. За тебя. За то, что познакомил тебя с ней. Обещала поставить целый ящик.
Соболев едва заметно усмехнулся, но опять промолчал.
