Леонид Иванович, будучи совершенно простым мужиком, очень любил книги, хорошее и умное кино. Много читая сам, он и Сашу приучил к тому, что без книг жизнь скучна и неинтересна, и тот благодаря отцу вырос образованным и думающим человеком.
Мать, правда, тоже внесла свою лепту в воспитание Саши: по моде тех лет определила его в музыкальную школу по классу фортепьяно.
«Пускай ходит! – отрезала она. – Нечего по дворам шляться без дела!»
И Саша стал «ходить»: оказалось, что у мальчика удивительно тонкий музыкальный слух и полное отсутствие страха перед аудиторией. Впоследствии эта особенность очень пригодилась ему в жизни, а пока он учился в школе, тоже приносила немалую пользу не столько ему самому, сколько его классу и учителям. На любом мероприятии, коих по тем временам в жизни школьников было немало – будь то смотр строя и песни, поздравления мам с Восьмым марта или КВН – Саша Корольков без тени смущения мог выйти на сцену и сделать все, что угодно: спеть, прочитать стихи, станцевать, да хоть колесом пройтись.
Все ребята, а особенно девчонки перед любым выступлением волновались, по сто раз повторяя слова или движения, а кто-то и вовсе от страха, покрывался перед выходом на сцену холодным потом. Анжелка Царёва однажды вообще перед каким-то ответственным мероприятием – кажется, это был районный конкурс военной песни – грохнулась в обморок. Саше же все было нипочем, сцены он не боялся, а зрительного зала для него словно бы и вовсе не существовало.
Пожилая учительница только всплескивала сухонькими ручками, когда он, едва освоив нотную грамоту, стал безошибочно подбирать самые сложные мелодии:
– Сашенька! Умничка! Мальчик мой, а почему вот тут ты берешь именно фа-бемоль?
– Я так слышу, Бэлла Львовна.
– Ах, как хорошо! Молодец! Давай еще раз, только вот здесь, – она брала аккорд, – фа-бемоль энергичнее, Сашенька!
– Хорошо, Бэлла Львовна! – и он послушно брал «энергичнее».
Преподавательница же сольфеджио, поняв, что у Саши Королькова исключительный слух, попросила родителей зайти в школу. Мать, прочитав запись в дневнике, подозрительно спросила:
– Чего натворил?
Саша, тогда еще совсем малыш-второклассник, удивленно вскинул на нее черные глазенки:
– Да ничего, мам, я не творил!
– Чего ж она вызывает тогда? – хмыкнула Валентина Николаевна.
– Не знаю… – протянул Саша.
– Делать мне нечего больше, по школам твоим расхаживать, – заворчала мать. – Со смены на смену не успеваю!
Но в школу все-таки сходила. Вернулась довольная и потом на кухне долго рассказывала что-то отцу. Саша пытался подслушать: ему было интересно, зачем мать вызывали в музыкалку, однако дверь была плотно закрыта, а говорили родители тихо. До него доносились только обрывки фраз, из которых мальчишка понять ничего не мог. Потом отец вдруг громко произнес:
– Валя, ну у него-то самого тоже ж надо спросить!
Мать зашипела:
– Чего ты орешь, Лёня? Чего его спрашивать, пусть ходит, да и все!
– Ну он же тоже человек! – возразил отец. – И мнение свое имеет!
– Да какое там у него мнение в восемь лет! – продолжала настаивать на чем-то мать. – Пускай идет, все польза! Может, потом на артиста…
– Еще мне артистов тут не хватало! – еще громче воскликнул отец.
– Лёня!
– Валя! Все, я сказал! Спросим у него, захочет – пойдет. Саня! – позвал он. – Сынок, иди сюда!
Саша зашел на тесную пятиметровую хрущевскую кухонку:
– Что, пап?
– Сыночка, – неожиданно ласково начала мать. – Послушай…
