Читать онлайн Наталья Соснина - Окно с видом на счастье. II том

Редактор Людмила Владимировна Белявская

Редактор Наталья Сергеевна Шарова

Переводчик Елизавета Олеговна Майорова

Дизайнер обложки Елизавета Константиновна Костина

Иллюстратор Наталья Игоревна Соснина

ISBN 978-5-0064-7947-0 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-7908-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Врачу, исцелися сам!»

Март 2015 года

Приступ острого аппендицита скрутил Сашу настолько неожиданно, что он, опытный хирург, диагностировавший и оперировавший такие случаи сотни раз, далеко не сразу осознал, что с ним происходит.

Проводя абсолютно штатную, теперь уже и не припомнить, какую именно, операцию, он вдруг почувствовал себя плохо: лоб покрылся ледяной испариной, ладони тоже похолодели, а в глазах как будто бы даже потемнело. «Что это еще, – тревожно подумал он. – Давление, что ли?»

Саша, как многие хирурги, был здоровым, спортивным мужиком, и ему всегда казалось, что люди сами придумывают себе болячки. Безусловно, всю жизнь работая в отделении неотложной хирургии, он прекрасно понимал, что с человеком может произойти все, что угодно: авария, несчастный случай, в конце концов, воспаление аппендикса и, как следствие, не дай бог, его разрыв – чисти потом всю брюшную полость пациента, а, почистив, жди с замиранием сердца, когда бедняга сначала самостоятельно пукнет, а потом случится с ним прекрасное событие – стул. Значит, все хорошо, кишечник заработал, не перфорирован, не воспален. Значит, хирург Корольков сделал свою работу правильно и чисто. А во всякие там болезни типа гипертонии Саша не то чтобы не верил – все-таки он был врачом, – но тем не менее считал, что в его возрасте давление может повыситься, скорее, от неправильно образа жизни, нежели вследствие какого-нибудь серьезного заболевания. Ввиду того, что накануне Корольков неправильный образ жизни не вел, у него возникли сомнения по поводу возможного приступа гипертонии.

Велев сестре промокнуть ему лоб, Саша закончил операцию, усилием воли затолкав внутрь себя и подступившую дурноту, и тревогу: он очень хорошо чувствовал свой организм, поэтому сразу понял, что с ним что-то не так. Однако погрешил на вирус гриппа: на дворе начало марта, стояла оттепель, и в городе уже несколько дней назад официально был объявлен «превышенный порог заболеваемости». Где этот самый порог находится, никто не знал, СМИ захлебывались этой информацией, на разные лады проговаривая и прописывая ее по много раз на дню, нагнетая обстановку и нагоняя ужас на горожан. Толку от этого было ноль, зато из аптек моментально исчезли медицинские маски и оксолиновая мазь.

В одной из больниц Бердска и вправду умер от последствий гриппа какой-то бедолага, но, насколько было известно в медицинском сообществе Новосибирска, этот человек не обращался к врачам десять дней. Потом, когда его все-таки доставила в больницу скорая, написал отказ от антибиотиков, столь необходимых ему в этот момент, а также от проведения курса поддерживающей терапии посредством капельниц. Причину объяснил: он являлся адептом некоего учения, пропагандирующего невмешательство в организм человека каким бы то ни было способом, будь то инъекция, капельница, забор анализов или операция.

Антибиотики же, по словам допрошенного полицией верховного жреца той самой секты, суть порождение дьявола, поскольку разрушает мозговую оболочку, вследствие чего разрушается также и оболочка души. Полицейский капитан, проводивший допрос, скрипнув зубами, подумал: «Ну вот что с этим придурком делать? Секта существует абсолютно официально, под видом благотворительной организации, и чтобы закрыть ее, надо еще очень и очень постараться». Да и не его это, капитана, собственно говоря, был уровень.

В общем, власти Бердска дело закрыли, решив обойтись малой кровью и, совместив, так сказать, приятное с полезным, уговорили-таки под белы рученьки главврача той злополучной больницы, даму весьма преклонных лет, на пенсию. В результате этого, казалось бы, обычного и одновременно далекого события Саша неделю назад занял пост заведующего отделением неотложной хирургии городской больницы номер четыре, в которой работал с институтских времен по сю пору. С уходом главврачихи произошли множественные кадровые перестановки, и Корольков, исполнявший обязанности завотделением уже несколько месяцев, был официально назначен на эту должность.

Ничего особенного не произошло: они с Лёхой выпили по стакану вискаря вечером, коллектив же Сашу, конечно, поздравил, но не централизованно, как это любят представлять в кино, а, так сказать, в рабочем режиме: каждый, здороваясь со свеженазначенным заведующим, добавлял еще и «поздравляю с новой должностью». Вот, собственно, и все, поскольку устраивать общее торжественное собрание коллектива или, пуще того, застолье было некогда: людей везли бесконечно, больница день-через день была дежурной по правому берегу, и говорить о том, чтобы все или хотя бы большинство сотрудников отделения могли собраться одновременно в одном месте, дабы, надув шары, дуя в дудки и заказав пиццу на всех, весело поздравить его с назначением, не приходилось. Кто-то был на операциях, кто-то отсыпался дома после ночного дежурства, чья-то смена еще не началась, кто-то в малой операционной делал перевязки или снимал швы, а кого-то вызвали на операцию в другую больницу.

В общем, прошла уже неделя с тех пор, как Саша был назначен на должность, а по сути ничего не изменилось – жизнь в отделении кипела, как в маленьком бурлящем котелке, а за стенами больницы кипела своя жизнь – на дорогах каша из снега и грязи, пробки, выматывающие нервы и вытягивающие жилы, серое небо и серые дома, грипп.

В этот день вышло так, что после обеда, когда Саша вышел из оперблока, закончив ту операцию, последнюю, кстати, из неотложных, в отделении из свободных хирургов остались только он и Света.

Лето 1993 года

В то достопамятное раннее утро в конце августа 1993 года профессор Мусин вышел на лестничную клетку с мусорным ведром в одной руке и овчаркой Вестой на поводке в другой и увидел сидящего на ступеньках молодого человека в синих трико с характерными трехполосными белыми лампасами и белой же майке. Молодой человек имел спортивное телосложение и был наголо бритым, но с отросшей черной щетиной на подбородке и щеках. Он сидел, опершись спиной о стену подъезда, сложив руки на груди, и спал.

Профессор Мусин был мужчина не робкого десятка, да и Веста тихо заворчала, учуяв незнакомца, поэтому он воскликнул, обращаясь к молодому человеку:

– Ты что здесь делаешь?

Тот вздрогнул, открыл глаза, вскочил на ноги и ответил:

– Ничего. Извините, Семён Маркович! Моя фамилия Корольков, хочу к вам в ординатуру. Не могу застать вас на кафедре, вот, решил подождать здесь.

После чего в упор уставился на профессора. Мусин внимательно посмотрел в его невероятно черные выразительные глаза, сразу срисовав в них и ум, и глубину мысли, и даже некий оттенок страдания, будто парень пережил недавно что-то трагическое, и спросил совершенно неожиданно:

– Эвхей?

Молодой человек не сразу, видно, и понял, о чем его спрашивает великий хирург Мусин. Но, надо отдать ему должное, соображал всего долю секунды:

– А… Никак нет, русский я.

– С армии, что ли, недавно?

– Так точно, Семён Маркович, – ответил парень. – Два года медсанбата.

– Ну и где же ты служил? – спросил профессор.

– Сначала полгода в учебке был, в Питере…

– Ну? А потом-то?

– Потом в госпитале на Северном Кавказе…

– Там… – Мусин неопределенно повел рукой, – пришлось побывать?

– Да.

– Поня-я-я-ятно… – протянул профессор.

Молодой человек воспринял его «понятно» по-своему и воскликнул:

– Вы только не подумайте, у меня крыша не поехала! Я там всего-то два месяца был, в командировке в полевом госпитале. А потом только сопровождал тяжелых до Пятигорска!

– До Пятигорска? – заинтересовался профессор. – А не полковник ли Сергеев там начальник госпиталя?

– Да, он. Валерий Палыч меня к вам, собственно, и отправил…

– Та-а-а-к! А почему он тебя ко мне отправил? А? Ты еще скажи, что на операциях стоял?

Парень удивленно вскинул черные брови и ответил:

– Конечно, Семён Маркович. И не просто стоял, у меня четыре курса на тот момент было и полгода на скорой, поэтому я был медбратом.

– А делал что еще? Сам что-нибудь делал? – Мусин явно проникся к утреннему посетителю интересом и симпатией.

– Ну так… Всяко приходилось, Семён Маркович, – парень смущенно потер подбородок. – Не всегда, конечно, по уставу… Как бы это сказать-то… Хирургов не хватало, мне в поле и шить самому приходилось, и осколки вытаскивать. Ну не из брюшной полости, конечно, а из руки там, из ноги. Когда в мышечной ткани застрянет.

– Так-так-так… И?

– Ну, пару раз пулевые приходилось ушивать.

– И как же ты ушивал?

– Делал скальпелем надрез и извлекал пулю, – по-военному доложил молодой человек. – А потом, ясное дело, шовный материал там, повязку…

– Чем? – перебил его профессор Мусин.

– Что – чем? – не понял парень.

– Ну пулю-то, пулю чем извлекал?

– Так это… Видите ли, профессор… Как бы объяснить… Нет там ни… черта. Рукой, соответственно, пальцами и извлекал.

– Ну а, допустим, хотя бы пинцетом? А, молодой человек? – удивился профессор.

– С пинцета соскальзывает.

– А обезболивание раненому? – Мусин явно хотел подловить парня на названии препарата.

– Так, опять же, нет там ничего, Семён Маркович. Не хватало обезболивающих. В лучшем случае лидокаин. А одному спирта полстакана налил да палку деревянную в рот сунул. Это мне еще дед рассказывал, что на фронте так даже ампутации проводили. Я и подумал, что, если людям ноги и руки при таком, с позволения сказать, наркозе отпиливали, то уж пулю-то из трицепса я как-нибудь вытащу.

– И что? Вытащил? – недоверчиво спросил профессор.

– Конечно, вытащил! – немного, как показалось Мусину, хвастливо ответил молодой человек.

– Пациент жив?

– Жив.

– А палку-то ему в рот зачем?

– А… Так чтобы он, значит, грыз ее и от боли не орал.

Мусин неожиданно приоткрыл дверь своей квартиры и крикнул:

– Суламифь! Душа моя, дай мне ежедневник!

Через полминуты из двери показалась женская рука в рукаве шелкового ярко-красного кимоно, держащая черный задрипанный ежедневник, за обложку которого была зацеплена пластмассовая шариковая школьная ручка.

– Слушай, – задумчиво произнес профессор Мусин, забрав у красного кимоно ежедневник. – Пошли на улицу, а? А то собака обделается.

Парень сбежал вниз по лестнице, открыл дверь в подъезд (ведро выбросить не предложил, отметил про себя Мусин), пропустил профессора с рвущейся с поводка Вестой и спокойно пошел следом за ним во двор.

Семён Маркович отпустил, наконец, истомившуюся собаку, и, зажав подмышкой ежедневник, вытряхнул в помойку содержимое ведра. Молодой человек спокойно стоял рядом и наблюдал за манипуляциями профессора внимательными черными глазами.

Мусин поставил ведро у входа в подъезд, обтер руки об штаны и сел на скамейку. Молодой человек замер рядом.

– Садись, чего стоишь? – сказал Мусин.

– Ничего, я постою, Семён Маркович, – ответил черноглазый.

Профессор усмехнулся и раскрыл ежедневник:

– Та-а-а-к… Что тут у нас… А вот давай-ка прямо сегодня приходи на кафедру часика этак в три. Сойдет?

Вперед