– Конечно, – с готовностью ответил парень.
– А ты мне еще вот что скажи, герой. В какую ты собрался ординатуру, если, как ты говоришь, у тебя четыре курса? А?
Парень улыбнулся, но, как успел заметить профессор, одними губами – в глазах все так же стояла затаенная боль.
– Так это я на будущее, Семён Маркович. А пока возьмите меня медбратом к себе в отделение. Готов на ночные дежурства, – ответил он и вдруг тихо добавил слегка в сторону и словно про себя: – Все равно мне больше ночами делать нечего…
«Так-так, – отметил мысленно многоопытный Мусин. – Видать, девчонка бросила или, того пуще, из армии не дождалась…»
Вслух же спросил:
– А с институтом-то у тебя что на сегодняшний момент? Ты же понимаешь, что должен восстановиться? Или уже?
– Я все пересдал за четвертый курс, Семён Маркович. Осталось только то, из-за чего меня тогда отчислили.
– Ну и?
Парень откашлялся и снова смущенно потер подбородок:
– Так это… Аллергология же…
– Кому не сдал?
– Так Шибасовой не сдал.
Теперь настала очередь профессора Мусина как-то слишком уж громко откашливаться и тереть небритый по причине раннего утра подбородок.
Доцент Шибасова была знаменита на весь институт тем, что с первого раза ее предмет не удавалось сдать никому. Со второго раза она принимала экзамен только у беременных, и то, если срок был уже столь явным, что живот лез на нос.
С третьего раза экзамен по аллергологии сдавали круглые отличники, далее же шла очередность, понятная только самой мадам доценту. Однако всем было известно, что самые красивые и тренированные студенты мужского пола не сдавали ее предмет никогда, за исключением тех, кто ради, так сказать, любви к искусству, а вернее – к медицине, соглашался на некоторые нюансы. Говорить впоследствии о нюансах они отказывались даже в состоянии сильного алкогольного опьянения в кругу ближайших друзей.
На момент описываемых событий доцент Шибасова уже встретила свою сороковую весну, и можно было себе представить, что сия цифра не добавила и без того похожей на, прямо скажем, Бабу-Ягу Инессе Петровне ни красоты, ни белизны зубов и кожи, ни стройности фигуры.
Профессор Мусин не сдержался, все-таки хмыкнул и спросил:
– А пытался хоть сдать-то?
Парень сверкнул на него полными ужаса глазами и тихо сказал:
– Ну она же старая…
Мусин с ног до головы окинул взглядом своего нежданного посетителя и подумал: «Да уж, могу себе представить, что с таким красавцем планировала сделать Инессочка Шибасова… Бедолага, наверно, готов был не то что в армию от нее скрыться, а к самому черту на рога…»
Снова прочистив горло, дабы не засмеяться, он спросил:
– Сколько раз ходил сдавать?
Молодой человек содрогнулся и так же тихо ответил:
– Восемь раз я ходил сдавать!
И поспешно добавил:
– На кафедру.
– Да я понял, понял, что на кафедру! – Мусин уже не мог сдержать смех. – Ясно все с тобой, страдалец. Ладно. Давай так. Ты ее знаешь, аллергологию-то эту, будь она неладна?
– Конечно, знаю, – ответил его собеседник с тоской в голосе. – Наизусть… Два года из-за нее потерял.
– Ну, ты сдавать-то ее готов? – не отставал профессор.
– Кому?!
Мусин засмеялся:
– Да найдем, кому! Тебя как звать-то, Корольков?
– Саша.
– Стало быть, Александр… А по батюшке?
– Леонидович.
– А говоришь, не эвхэй! А?
– Семён Маркович, – Саша приложил ладонь к груди. – При всем уважении… Не еврей я. Папка с мамкой всю жизнь на Чкаловском, по семь классов церковно-приходского. Какие из них евреи, сами подумайте.
