– Ну да, ну да… А ты-то в кого такой грамотный и образованный?
– Не знаю, я сам по себе.
– А глаза-то, глаза какие черные! Может, согрешила все-таки бабушка с водолазом?
– Простите?
– Читай Булгакова, Саша! Он, кстати, тоже был врач. А Валерка ничего не велел передать?
– Валерий Палыч? Велел, конечно, – улыбнулся Саша, явно польщенный словом «тоже». – Привет вам велел передать и вот еще, – он вынул из кармана несколько замызганный бумажный треугольник, – записку.
– Так чего ж ты молчишь-то? От молодежь, ос-с-с-спади… Давай уже.
Мусин развернул листок и увидел знакомый с детства косой почерк. Написано было следующее. «Сёма! Пацан офигительный! (слово было более экспрессивное, так как друг Валера в выражениях никогда не стеснялся). Отвечаю. Возьми его к себе, не пожалеешь! Готовый хирург! Как вы там? Привет Сулико (так он с детства называл Суламифь, жену Мусина). Мой телефон в любое время суток…» Далее шел длинный и странный набор цифр, словно звонить полковнику Сергееву следовало как минимум на Марс и в конце приписка: «Как только получишь эту записку, сразу же позвони». А далее уж совсем несусветное, хотя для профессора Мусина совершенно обычное: «Целую крепко, ваша Репка».
Профессор Мусин зашел в приемную ректора, приветливо кивнул пожилой секретарше и спросил:
– У себя?
– У себя, у себя, заходи, Семён Маркович!
Мусин потянул тяжелую дверь и оказался в кабинете:
– Лёва, привет!
– Сёмушка! – обрадовался ректор, бывший мусинский одногруппник. – Ты уже вышел из отпуска?
– Пока нет, Лёва, пока нет. Но я к тебе по делу.
Рассказав институтскому товарищу историю отчисленного мальчишки, Семён Маркович завершил свою речь словами:
– Лёва, надо восстанавливать этого студента! Такие парни на дороге не валяются! Валерка пишет, готовый хирург. Да вот она, записка-то Валеркина, на, почитай.
Лев Самуилович нацепил очки, тряхнул развернутый Мусиным листок и, начав читать, крякнул:
– Ну Сергеев в своем репертуаре!
– Лёва, репертуар – это одно, а пацана надо на пятый курс принимать. И вообще, Лёв, она что, до пенсии планирует над студентами измываться, эта б… старая, а?
– Ну, а что я ей скажу? Как ты себе это представляешь, Сёма? «Не спите со студентами, Инесса Петровна», так, что ли?
– Лёва, слова всегда можно подобрать! Ну, это же ни в какие ворота!
– Ни в какие, Сёма, это верно, – уныло согласился ректор.
– Ладно, Лёва, это лирика. Пусть у него Ведешкин примет аллергологию эту, ты ж не против? А, Лёвушка? И приказик сразу на зачисление, да?
Уловка хитреца Мусина удалась как нельзя лучше: Инесса Петровна Шибасова давно была для ректора бельмом на глазу. Однако будучи человеком деликатным и мягкотелым, Лев Самуилович и в кошмарном сне не мог себе представить, каким образом составить с ней разговор на столь интимную тему. В ситуации, сложившейся со студентом Корольковым, он готов был сам принять у него эту проклятую аллергологию («На кой черт она хирургу-то нужна?» – подумал заодно ректор), лишь бы Семён отстал от него.
– Конечно, Сёма, раз ты считаешь, что…
– Лёва, да. Я считаю, что, – твердо произнес Мусин.
– Полина Иванна, – позвал в селектор Лев Самуилович. – Приказик надо.
– Слушаю, Лев Самуилович, – появилась с блокнотом в руках секретарша.
– На зачисление, значится, н-да… Как там бишь его, Сёма?
– Корольков Александр Леонидович, – ответил Мусин.
– Та-а-а-к… Записала. А на какой курс, Лев Самуилович? Мы же его вроде на четвертый курс восстанавливаем, если мне память не изменяет?
