Это были странные дни, потому что, поспав совсем немного, часа два или три, он вставал абсолютно выспавшимся и бодрым и сразу садился за учебники. Правда, приходилось нечеловеческим усилием воли буквально давить в себе мысли о Кате, о том, как все было прошедшей ночью, и о том, как будет ночью предстоящей. Он заставлял себя не думать о ней два часа, потом еще час, потом снова два. В промежутках, конечно же, думал, и это было наградой за вызубренные понятия и определения, за проклятую латынь, которая никак не запоминалась, и он, меря шагами комнату, повторял и повторял целые предложения, как стихи.
В какой-то из этих дней отец стоял на кухне и смотрел в окно. Вдруг он позвал:
– Санька! Подойди-ка сюда, сынок!
Саша, подняв голову от тетрадок, крикнул в ответ:
– Пап, я занимаюсь!
– Иди сюда, говорю!
Потягиваясь до хруста в занемевших плечах, Саша вышел на кухню. Отец кивнул куда-то в сторону двора:
– К этой, что ли, красотке ты каждую ночь шастаешь?
Саша выглянул в окно и увидел Катю, которая выгуливала свою Малышку в маленькой рощице ранеток возле голубятни. Собачка нюхала что-то в траве, а Катя стояла, глубоко засунув руки в карманы драных джинсов, отчего они сползли ниже пупа, открыв полоску смуглого, совсем чуть-чуть округлого животика. Под майкой—«алкоголичкой» все так же явно, как и в их первую встречу, не было ничего похожего на белье.
Слегка покраснев, Саша кивнул. Отец, одобрительно цокнув языком, авторитетно произнес:
– Хороша девка, ох, хороша!
– Па-а-а-ап… – смущенно протянул Саша.
– А чего «пап», чего? – засмеялся отец. – Все правильно, молодец! Чем тебе еще заниматься, в твоем-то возрасте? Ты деньги бери, сынок, знаешь, где…
– Нет, отец, спасибо, не надо, – ответил Саша: тема для него была больная.
– А как с девчонкой без денег-то куролесить? – удивился тот.
– Да пап, не надо мне ничего!
– Сам смотри, сынок, – вздохнул Леонид Иванович и, помолчав (видно, давно хотел сказать, да не решался), добавил: – Ты уж учебу-то не бросай только…
– Нет, что ты! Все в порядке, папа, – испугался Саша. – Ты не волнуйся!
Когда его в 1991 году отчислили с четвертого курса, отец, не сказав ни слова упрека, слег с инсультом. Хорошо, что Корольков—младший уже кое-что понимал в этом и вовремя успел вызвать скорую. В больнице Саша три недели не отходил от кровати отца, полностью взяв на себя уход и реабилитацию и чувствуя страшную вину перед единственным близким своим человеком. К тому времени они с отцом остались вдвоем: Сашина мать Валентина Николаевна умерла, а сестра его Тамара, восемнадцатью годами старше, к брату особых родственных чувств никогда не проявляла. Она вообще всегда считала его нелепой случайностью, которая и на свет-то не должна была появляться: «И зачем ты его только родила, в сорок лет! – позорила она мать. – Нафиг тебе это нужно было?»
Надо сказать, покойная Валентина Николаевна тоже почему-то Сашу не любила. Она была женщиной грубоватой, неласковой и родила сына в столь неприличном по тем временам возрасте только лишь затем, чтобы, как Саша выяснил из случайно подслушанного разговора родственниц на маминых похоронах, не оперировать обширную миому матки. Миома и вправду, как выразилась, прикрыв рот ладошкой, одна из кумушек, рассосалась. А мальчишка рос нужным, по сути, только отцу. Тот отводил и забирал малыша из детского сада, сам же и повел его в первый класс: мать якобы не смогла отпроситься со смены.
