Октябрический режим. Том 1 - страница 37

В Георгиевском тронном зале Зимнего дворца были установлены две эстрады. Справа от трона стояли члены Царствующего дома, фрейлины в русских сарафанах и кокошниках, министры, члены Г. Совета и другая «мундирная публика». «Все мы были в полной парадной форме, а придворные дамы – во всех своих драгоценностях», – писал Великий Князь Александр Михайлович, прибавляя со свойственным ему сарказмом: «Более уместным, по моему мнению, был бы глубокий траур». Между прочим, отсутствовала Великая Княгиня Елисавета Федоровна, говорили, что неспроста, поскольку она «не должна присутствовать на торжестве движения, жертвой которого пал Ее Августейший Супруг».

«В раззолоченной толпе я увидал знакомое приятное лицо нового министра внутренних дел Столыпина. Он бодр и свеж, как всегда, но глаза задумчивы и грустны…».

Затем прошествовали на левую сторону зала члены новоиспеченной Думы – «какие-то "штатские": все больше черные сюртуки, "господа" по большей части во фраках». Впрочем, здесь можно было увидеть самые экстравагантные наряды, начиная от поддевок и национальных уборов (например, Наконечный явился в мазурском костюме) и кончая лиловым спортивным костюмом некоего дворянина Тверской губернии.

«В первом ряду выделялся В. Д. Набоков, стоявший с надутым видом, засунув руки в карманы, рядом с ним отталкивающий Петрункевич, кривая рожа Родичева», – писал Крыжановский, не скрывая своих чувств.

Некоторые лица пришли «нестриженные и даже немытые», в потертой или даже грязной одежде, «одним словом, нарочито в таком одеянии, в каком ни один рабочий или мастеровой не пойдет (да и тогда бы не пошел) в праздник в гости». Несомненно, это была демонстрация. «Бедностью этого объяснять нельзя, во-первых, потому, что депутатов выбирали более или менее из лиц сравнительно состоятельных; во-вторых, потому что ведь все депутаты получили еще дома прогонные деньги в таком количестве, что из них можно было, – конечно при желании, – сэкономить на сапоги и пиджак».

По-настоящему выделялся не Набоков и не дворянин в спортивном костюме, а другой человек. «Это М. А. Стахович на общем темном фоне сияет золотом камергерского мундира. По одеянию, по связям, по придворному обычаю ему бы надо быть на правой половине зала, а не там среди разношерстной толпы; может быть оттого лицо у Стаховича сконфуженное и растерянное».

Контраст между правой и левой стороной зала был поразительный. Сотрудник «Биржевки» сравнил открывшееся ему зрелище с картиной Семирадского, изображающей встречу двух миров – языческого и христианского.

«Обе стороны и по одежде и по размещению были самим церемониалом как бы противопоставлены одна другой, и оне с чувством взаимного отчуждения и недружелюбия рассматривали друг друга». Затем пустоту между двумя эстрадами заполнила «третья наша историческая стихия» – Петербургский митрополит, члены Св. Синода, придворное духовенство.

Церемониал открытия Думы в Зимнем начался в 2 часа дня с Высочайшего выхода. Стукнул жезл церемонимейстера. Издалека зазвучал национальный гимн. Первыми шли сановники, далее несли государственные регалии – корону, скипетр, державу, государственный меч, государственное знамя, государственную печать. Шествие замыкал Государь в сопровождении обеих Императриц и всех Великих Князей. «Государь поразил меня своим видом: цвет лица у него темный, глаза неподвижно устремлены вперед и несколько кверху; видно было, что он внутренно глубоко страдает. Многие из нас почувствовали опять прилив знакомого чувства, когда горло как-то сжимается… Государыня мать, глубоко расстроенная, едва сдерживала слезы; молодая царица являла больше самообладания».