Октябрический режим. Том 1 - страница 54

С очевидным умыслом по этой формуле не было открыто новых прений, и никто не успел внести альтернативного текста. Председатель сразу же поставил формлу Жилкина на голосование, и она была принята большинством всех кроме 11.

10 человек из этих 11 подали заявление: они голосовали не в защиту министерской декларации, а против собственно формулы перехода. Они не согласны с выраженным в ней мнением об ответственности министерства перед Думой и о необходимости выхода правительства в отставку. «Считая, что решения Думы должны прежде всего быть основаны на установленных законом правах ее, мы предпочитали переход к очередным делам, не сочувствующий объявлению Совета, но не касающийся служебной карьеры кабинета» (подписали: Стахович, Гвоздев, Перевощиков, Романюк, Баршев, Скворцов, Рябчиков, Готовчиц, (не разобрано), Яков Ильин).

На крики «Долой министров» в заседании Думы 13.V «Московские ведомости» ответили передовицей, озаглавленной «Долой Думу!». «Россия» написала: «не министерству И. Л. Горемыкина следует покинуть свои места, а скорее надлежит гг. депутатам нынешней Думы освободить депутатские кресла для других представителей народа, желающих заняться делом, а не словом».

Два слова о том, что представляли собой заседания Совета министров при Горемыкине. Устраивались эти встречи в доме министерства внутренних дел у Цепного моста (вскоре переименованного в Пантелеймоновский), на Фонтанке, 16, в кабинете на первом этаже. Скептик Гурко рисует почти карикатурное изображение министерских собраний:

«Заседания отличались поначалу необычайной беспорядочностью. Начать с того, что члены Совета не заседали при этом за столом, а были разбросаны по всей комнате, что придавало собранию характер салонной беседы. Собирались при этом не особенно аккуратно, причем министр иностранных дел почти ежедневно опаздывал, так как беспрестанно обедал в том или ином иностранном посольстве, откуда появлялся во фраке une fleure a la boutonniere (с цветком в петлице). Неизвестно, почему он, кроме того, предпочитал сидеть верхом на стуле лицом к его спинке, что также едва ли соответствовало характеру собрания, а в особенности серьезности положения. С лицом, похожим на мопса, и с неизменным моноклем в глазу, он выдавал себя за знатока парламентарных нравов и обычаев и стремился играть роль эксперта…

Сам Горемыкин с внешней стороны не занимал господствующего положения и никакой властности не проявлял. Председательствовал он вяло, но одновременно с таким видом, что, дескать, болтайте, а я поступлю по-своему».

Всем было ясно, что с такой Думой работать невозможно. Однако Горемыкин медлил с прямой постановкой этого вопроса и ждал приказа Государя.

Столыпин говорил, что у Горемыкина «преоригинальнейший способ мышления; он просто не признает никакого единого правительства и говорит, что все правительство – в одном царе: что он скажет, то и будет нами исполнено, а пока от него нет ясного указания, мы должны ждать и терпеть». Это точная формулировка твердого монархического чувства Горемыкина.

По словам Гурко, «Горемыкин избрал самый худший способ обращения с Государственной думой, а именно – полное пренебрежение к самому ее существованию». В Думе он демонстративно дремал под шум речей.

Защитником народного представительства был только министр иностранных дел А. П. Извольский, либерал, «не пропускавший ни одного случая, чтобы не приложить к нашим революционным порядкам шаблона западноевропейского конституционализма».