Олег глянул на спавшего под ногами Родьку. У Родьки завелась борода, ещё прозрачная, он был молодой и свежий, как девица, но от девицы отличался тем, что его щеки и лоб уже покраснели от загара и ветра, а волосы на щеках – светлее самих щек. А у Василисы лицо нежное и гладкое, ни с кем не спутаешь. У ратников постарше лица вообще коричневые как глина, и как глина смотрелись между слипшимися на лбу соломенными волосами и соломенными бородами – слой темной глины между слоями светлого речного песка.
И чем старше был ратник, тем светлее были его волосы и борода и тем темнее лицо и выгорали глаза – из молодых зеленых, синих или голубых они превращались в мутные и водянистые, такие, как у соседа справа Радомысла. С рыжим Радомыслом-новгородцем он пришел сюда в Киев ещё с молодым и огненным, а сейчас Радомысл уже старый и серый. Олег и не знал, что у Радомысла такая молодая жена Ганна.
«Надо же!»
Олег смотрел.
Всё привычное сливалось, выделялась только Василиса, и над нею всё дальше и дальше величественная Киева гора.
Он думал.
За несколько дней до начала похода он задумался, как пойдет – на кораблях или возглавит конную рать по правому берегу.
Он думал об этом, лёжа на локте; рядом Василиса в свете масляного рожка что-то делала со своей новой одеждой…
Олег выкликнул Родьку, тот заглянул, Олег подозвал и стал шептать на ухо. Василиса посмотрела, не отрываясь от дела. Родька выскочил, и его долго не было, потом вернулся и стал шептать ответное Олегу. Олег внимательно смотрел на Родьку, а тот развёл руками.
– Ладно, будь по ево! – сказал Олег и поднялся, поднялась и Василиса. – Веди, – сказал Олег Родьке, и они втроём вышли из шатра.
Родька повёл к дальней дубраве. Шатёр раскинулся на склоне Киевой горы к Днепру, а Родька вёл на другой склон, к сухому логу.
Когда подошли, увидели среди деревьев костёр.
Уже смеркалось, солнце зашло за горизонт как раз за дубравой, и деревья стояли черные и большие, а между ними сверкало, и Родька повёл туда.
«Зачем Василиса увязалась?» – подумал Олег, но не прогнал. Когда до костра оставалось шагов десять-пятнадцать, Олег заметил, что Василиса отстала и зашла за дерево.
«Смышленая, – подумал Олег, – понимает, что ведун всё одно её прогонит…»
Кудесник, старик, видно по нему, но не определишь, сколько лет, сидел боком в ярком свете молодого костра и длинной веткой разгребал рядом угли и обгорелый валежник старого кострища.
– Зачем пришёл? – спросил он Олега.
– Что видишь? – спросил его Олег.
– Сядь, – велел кудесник.
Олег сел.
Кудесник долго перекатывал угольки, подстраивал друг к другу обгорелые ветки и слегка ударял по ним, ветки подскакивали, кудесник их снова подгребал и снова ударял.
Наконец он произнёс:
– Вижу твою смерть… ты за этим пришёл?
Олег кивнул.
– А как видишь?
– Ты умрёшь от своего вороного, – произнёс кудесник и больше не сказал ничего.
Олег немного посидел, встал и пошёл из дубравы, за ним пошёл Родька, за Родькой вышла из-за деревьев Василиса. Перед шатром Олег сказал, чтобы Родька отдал вороного конюхам и чтобы те ходили за ним, а для этого отвели бы в Ладогу, где у князя имение, а сам он пойдёт в поход на корабле, и отослал от себя. Василиса ничего не сказала, промолчала, только перед тем, как лечь рядом с Олегом, долго молилась своему богу, по имени Христос.
Олег вспомнил это, помотал головой и ухмыльнулся.
Вдруг сидевший перед ним за три человека гребец взвыл и стал трястись, как будто на него налетели пчёлы, на самом же деле в его плечо вонзилась стрела, но неглубоко. Все обернулись на левый берег Днепра. На пологом берегу передними копытами в воде стояли четыре всадника, они сливались с прибрежными кустами, но было видно, что трое натягивали луки, а один уже выстрелил.
