Особый восторг у всех почему-то вызывал момент прохождения колонны мимо трибуны. Поравнявшись с ней, идущие непроизвольно приосанивались, их нестройные ряды, как по команде, выравнивались, а добрые и весёлые глаза взрослых становились вдруг какими-то отстранёнными и чужими. С трибуны звучали приветствия, в ответ идущие откликались многоголосым и протяжным «Ура!!!», словно готовы были тут же ринуться в атаку, как мальчишки во дворе при штурме снежной крепости. И здесь важно было не сплоховать.
Детишки, сидящие на плечах родителей, старались не хуже старших – общий дух торжества и какой-то странной ответственности таинственным образом передавался и им. Видимо, было что-то такое в этих лозунгах и в самом голосе приветствующего, что никого не оставляло равнодушным. Или причиной тому были изображения каких-то важных людей, глядящих на колонну с огромных, висящих рядом с трибунами плакатов, и, казалось бы, насквозь просвечивающих своим взглядом каждого, идущего мимо. И в самом деле, эти глаза, не отпуская, следили за тобой под любым углом зрения, где бы ты ни находился.
Олежка тоже не отставал от остальных в этом дружном порыве. В его руке был шарик, наполненный водородом – большая редкость по тому времени, и его грудь распирало от восторга не хуже, чем оболочку этого шарика. Он почему-то твёрдо знал – нужно было постараться выкрикнуть так, чтобы сидящая на деревьях парка в нескольких сотнях метров от них стая ворон с ужасом сорвалась с ветвей и взмыла в небо. И это им удалось! Триумф был полный!
С демонстрации все шли, немного опустошённые, но далеко ещё не утратившие праздничного настроения: взрослых ждало застолье, малышей – запуски шаров и ничем не стеснённое времяпровождение во дворе домов и даже на улицах: старшим было уже не до них. Но сегодня его родители, к сожалению, направлялись не домой, а шли в гости к Патрикеевым, на эту самую Фабричную канавку. А там особо не разгуляешься – кругом одни заводские склады да бараки. В одном из них, слегка благоустроенном и приведённом к условно жилому виду, и обитали Патрикеевы.
Идя вдоль канавки, Олежка немного отстал от старших. Его внимание привлекли голубые незабудки, растущие вдоль берега. Несмотря на начало ноября, их лепестки ещё не успели осыпаться, и головки цветков выглядели по-летнему свежо. Нарву-ка я их и подарю маме. А то всё флажки да плакаты.
Он потянулся к цветку, растущему у самого среза воды, и, неосторожно вступив ногой на нависающий над водой бугорок, поросший травой и с виду кажущийся вполне надёжной опорой, провалился сквозь него. Через мгновение он уже барахтался в ледяной воде. Глубина здесь была довольно приличной, даже у берега. Но он всё же сумел дотянуться ногой до дна и, слегка оттолкнувшись от него, развернуться лицом к берегу и ухватиться за прядь травинок, торчащих из предательского бугорка. Но удержаться не удалось – трава рвалась и выскальзывала из рук, илистое дно уходило из-под ног, а кажущееся слабым течение упорно увлекало его всё дальше и дальше к середине русла. Почему он не закричал раньше? Теперь его запоздалый крик обернулся невразумительным, плохо различимым бульканьем.
И кто знает, чем бы закончился эта наивная попытка нарвать букетик цветов, если бы не дядя Саша. Не подвёл его какой-то особый профессиональный инстинкт: он нередко упоминал в беседах со знакомыми, что, будучи судьёй, всегда старается оценивать любое дело объективно, рассматривая его со всех сторон. Правда, Олежка не совсем понимал, что за дело тот имел в виду, по-прежнему полагая, что речь идёт исключительно о спортивном судействе.
