И все-таки они вместе пережили в Казахстане общее чувство счастья, о котором Ольга Берггольц рассказала в неоконченной второй части «Дневных звёзд». Глава об этом должна была называться «Вот так мы войдем в социализм».
Тогда им всерьез казалось, что социализм воссияет перед ними, как когда-то Христос воссиял перед апостолами. Вера их укреплялась с каждым днем, и в газете они старались проводить линию партии. Но не могли они закрывать глаза и на ужасающую практику раскулачивания, с чем сталкивались как журналисты, хотя в официальной пропаганде это называлось борьбой с «отсталостью» и «бюрократией». И от того, что ни с нищетой и бесправием населения, ни с бесхозяйственностью местного партаппарата ничего нельзя было сделать, Ольгу порой охватывал «ужас неверия».
О такой растерянности говорит неотосланное Ольгино письмо к Либединскому, где она обращается к нему как к старшему товарищу и коммунисту в надежде, что он разрешит ее сомнения.
«…Юра, сейчас у меня с тобой как бы закрытое партсовещание. Ты знаешь, ни Муське, ни маме, ни другим я никогда не пишу полной правды… Но тебе должна сказать всё. Ты коммунист, мое руководство, и ты должен знать о вещах так, как знают о них коммунисты. Вот теперь в газете я знаю, что многое “замалчивают”, многое мы не печатаем, многое не говорим, – это правильно, это так и надо, и всю правильность и колоссальное значение мозга революции – партии – я оценила только сейчас в полной мере. Так вот, Юренька. Работать тут очень тяжело. В редакции и Казахстане. Ты только подумай – ни по одному показателю Казахстан не дает 100 %. Все заготовки идут позорно. На грандиозном строительстве – Турксиб сквозь кинофильмы, стихи и прочее казалось таким прекрасным – столько безобразий, головотяпства, оппортунизма, что голова кругом идет. В день сжигают по нескольку паровозов. Какая-то круговая порука безответственности. В краевых конторах сидит порядочное число “жлобов”. Например, хлопковая посевная. Уж чего, кажется, важнее. Подготовки к севу – ни к чёрту. Заготовительный план реализован с начала кампании на 43 %. И т. д., и т. д.
Верно, сдвиги и достижения тоже колоссальные, особенно если их соизмерить не то что с царским Казахстаном, но с тем…» Далее письмо оборвано.
На Кавказе Берггольц видела «достижения» социалистической индустриализации. Теперь перед ней разворачивались картины сталинской коллективизации.
В то же время Ольга впервые столкнулась с механизмом идеологической пропаганды, которая оправдывала беспощадные методы строительства социализма. Между собой друзья, несомненно, вели диспуты о том, что великая цель оправдывает любые средства. Пытались прикидывать в цифрах, сколькими жизнями можно было бы обойтись, думали даже о процентах подобных издержек. Но эти разговоры велись до тех пор, пока можно было вслух говорить на подобные темы. Да и ответ партии был известен: надо терпеть, надо принимать указания начальства без ропота и протеста.
Они – молодые журналисты – так и делали. Возмущались приписками и очковтирательством, но в итоге писали то, что от них требовалось. Себя не жалели. Работали по шестнадцать часов в сутки, жили в промерзшей редакции, спали на столах. От сизифова труда журналиста в глубинке Ольга едва держалась на ногах. Сославшись на необходимость встречи с дочкой, она едет в Ленинград. Молчанов остался в Алма-Ате.
