Шакир сидел возле окна, и яркий лунный свет озарял комнату, освещая его фигуру. Он сгорбился над кулечком и тихо напевал.
– Ай былбылым, вай былбылым5, – мурлыкал себе под нос Шакир и кормил ребенка из пипетки козьим молоком. – Агыйделнең камышы…
На печи спала старуха, ее громкий храп, похожий на скрип открывающихся стальных ворот, эхом отдавался в избе. Лиза сидела за печью и чуть дыша наблюдала за происходящим. Впервые она видела его таким. Одной рукой он заботливо придерживал кулек, а второй аккуратно по капле выдавливал молоко в рот младенцу. Вчера еще жестокий тиран, после рождения ребенка переменился и сделался заботливым отцом. Она боялась шевельнуться и спугнуть момент, точно это наваждение и любое неосторожное движение способно его развеять. Резкий глухой шум, похожий на бульканье в огромном котле, испугал Лизу, и она вздрогнула – это старуха задержала дыхание во сне, а затем попыталась вздохнуть и закашлялась.
– А, это ты, – прервал он свое пение, – поди сюда.
Лиза нехотя встала и подошла. «Проклятая старуха», – подумала она про себя.
– Смотри, как ест, – Шакир гордо вытянул перед собой руку, в ней, маленький, словно котенок, лежал ребенок, причмокивая губами. – Зайтуна – моя доченька.
– Откуда ты знаешь, как заботиться о ребенке? – спросила Лиза, недоверчиво косясь на сверток.
– Тоже мне большая хитрость, – недовольно хмыкнул Шакир. – Думаешь, одним бабам дана такая наука? Была бы еда, а накормить несложно.
– Ты и других своих детей вскармливал? – поинтересовалась Лиза, знавшая о детях от первого брака.
– Нет! – он сердито одернул ее. – Хадижа сама. Это ее дети.
– Где ж так ловко с ребенком обходиться научился? – она попыталась лестью сменить гнев на милость.
– Сестренку мою, Зайтуну, кормил в младенчестве, – тут он горько вздохнул, и Лизе даже показалось, что хрустальная горошинка слезы прокатилась по сухой шершавой щеке.
– Разве не один ты у родителей?
– Я не всегда был один, – ответил он нехотя и надолго замолчал, тупо уставившись в никуда.
Лизе была знакома эта его манера: он мог часами сидеть в углу со стеклянными глазами и смотреть в пустоту. В такие минуты она старалась исчезнуть, замереть либо вовсе уйти по делам из дома. Но куда пойдешь, покуда ночь? Так они просидели пять долгих минут.
– Нечего было есть, – заговорил он так внезапно, что Лиза снова вздрогнула от неожиданности, – голодный год был, верно, помнишь? Люди тогда ошалелые бродили по полям, искали старые кости дохлых лошадей. Потом долго кипятили их и пили отвар. Сушили и перемалывали лебеду да что найдется, а потом жарили из этой муки горькие лепешки. Нам они тогда слаще меду казались. Неурожай, да еще проклятая продразверстка! – он передал спящую девочку Лизе, встал и резко заходил по комнате из угла в угол.
– Мы, сама знаешь, не из бедных были. Еще бы, у муллы, да чтобы не было хлеба? Всё грабители забрали! Увели корову, овец, гусей, даже курицы не оставили! Как тут выжить семье с детьми малыми? – он гневно сплюнул и отошел к окну.
Лиза понимала его негодование. Как не понимать? Та беда по всем прошлась. Ее мать – богатую крестьянку – раскулачили, а затем выдали за нищего полуслепого парня, чтобы не сидела в девках бесприданницей. А ведь был уже у матери жених. Тоже из хорошей семьи. Но ее раскулачили, а паренька увезли куда-то, так и сгинул. Отец был груб с матерью, он знал, что гордая красавица никогда его не полюбит и не забудет прежнего жениха. Не упускал он возможности попрекнуть ее куском хлеба, но гордячка не пала духом. Ни многочисленные роды, ни тяжелая работа, ни грубое обращение не могли ее сломить, и красота, так раздражавшая его, отчего-то не меркла. Тогда, в голодные годы, он выставил ее престарелого немощного отца за дверь.
