И вдруг вечернюю сырость прорезал отчаянный, душераздирающий детский плач, пронёсшийся из старого деревянного дома с крохотными окнами-щёлочками, спрятанного среди заросших дворов и заброшенных садов.
Подойдя к ним, Любомир осторожно постучал в одно из них. Сразу же, раздвинув штору, к мальчикам высунулась бородатая голова. Это был отец беспокойного ребёнка. Сейчас его вид ничем не отличался от какого-нибудь Нечистого: воспалённые глаза, красные, как маки; серое осунувшееся лицо, бледное, словно праздничная скатерть; взъерошенные волосы, давно не видавшие гребня. От увиденного Баюн даже отпрянул назад, испуганно мяукнув: “Тырта!”, но через мгновение, виновато озираясь, исправился:
– Откройте, дверь дома своего, милостивый хозяин! Сердцем чую – терзают вас печали несчётные, да тяжкий груз забот душою тяготит. Откройте дверь настежь, позвольте мне переступить порог ваш скромный, ибо ведаю я истинную причину невзгод ваших. Пусть мой голос тихий раздастся под сводами жилища, дарует покой сердцу вашему.
Замечая сомнения в лице мужчины, мальчики положительно закивали головой и отец ребёнка, знавший и близнецов и кузнеца, скоро запустил гостей в дом.
Сквозь сумрак комнаты разносился нескончаемый плач – пронзительный, надрывающий душу звук, будто тонкие нити тишины разрывались одна за другой. Этот крик резал уши, пробирал до самого сердца, оставляя горький след боли и отчаяния. Однако детский голос был не единственным эхом страдания в доме.
Угол возле потрескивающей печи приютил женщину, чьи заплаканные глаза словно хранили всю скорбь мира. Она тщетно пыталась спрятаться от всевидящего взгляда Кота, прижимая руки к лицу, пытаясь удержать расползающиеся края собственного горя. Рядом неподвижной статуей стояла старуха, сгорбленная годами и бедами, уткнувшая свое морщинистое лицо в ладони, чтобы слезы бессилия оставались невидимыми никому, кроме себя самой.
Отложив гусли, Кот мягко опустился на четыре лапы и, задрав хвост, в один прыжок оказался на кроватке малыша. Баюн несколько минут, осторожно перешагивая малыша, ходил по лежанке, заглядывая то под неё, то вставал на стену, тыча носом в брёвна. В концовке Кот бесшумно спрыгнул вниз и, усевшись перед кроватью, прижал гусли к белому брюху.
Кот Баюн степенно шевелил лапками, точно бы проверяя остроту когтей о незримую дощечку. Те, кто находился в тот час дома, ощутили, как от жёлтого пламени его взора потёк волшебный золотой дымок, медленно растекаясь повсюду вокруг – прозрачный и едва уловимый, он мягко окутывал комнату своим невесомым покрывалом. Нежная пелена ласкала стены, плавила углы, лениво обвивала потолок тонкими кружевами и тихо стелилась пушистым ковром по гладкому полу.
И вот вдруг дом наполнился дивной музыкой, такой чарующей и нежной, какой ещё никто нигде не слышал. Голос Кота лился сладко, шелестяще и мерцающе, подобно серебристому звону крошечных хрустальных колокольцев, качающихся на лёгком ветерке летней ночи.
Мелодия струилась мягким потоком, проникая в каждый уголок дома, словно теплая волна, нежно согревающая сердце и умиротворяя душу. Она вела слушателя прочь от повседневности, увлекала в волшебный мир, где боль, войны и болезни исчезали навсегда. Там зеленели вековые леса, наполненные ароматом хвои и свежестью прохладной росы, там весело щебетали певчие птицы, попивая хрустальную влагу прозрачных горных родников.
