– Согласна. Я буду приходить к нему каждый день и брать на руки.
– Не совсем так. Он будит лежать у вас на обнаженном теле. Малыш должен чувствовать непосредственный контакт с кожей, слушать сердцебиение мамы. Он недобрал этого внутриутробно, и можно попробовать восполнить сейчас.
– И как это поможет? – я вижу раздражение Арсена и понимаю, что своим упрямством срываю его планы.
– Я хочу попробовать.
– Хорошо. Кирилл уже заказал самолёт. Мы завтра со всей аппаратурой перелетаем в Москву.
– Какой самолёт? Вы о чем? – врач всплескивает руками. – Вы хотите ребёнка убить?
Арсен мрачнеет лицом, глаза становятся похожи на чёрное жерло вулкана, в котором ворочается лава. Он не любит, когда срывают его планы. Ох, как не любит!
Я, с одной стороны, очень благодарна ему за помощь и поддержку, а с другой, его слишком навязчивое внимание напоминает о прошлом. Не хочу! Больше не хочу иметь с ним дел. Опять появляется ощущения зыбучих песков, в которые я проваливаюсь безвозвратно.
– Доктор, все в порядке, – решительно задираю подбородок и с вызовом смотрю на Тавади. – Я остаюсь здесь. Сколько надо, столько и буду с сыном. Арсен, ты улетай. И помощника своего забирай. И маму. Я сама справлюсь! И...
– Не выдумывай! – перебивает он меня. – Алена Игоревна, вправьте мозги своей дочери! Каким образом она справится со следствием, похоронами, больным ребёнком?
Грубость так несвойственна этому человеку! Я вижу его злость и ненависть к обстоятельствам, но упрямо поджимаю губы. Это моя жизнь!
– Ли-за!
У мамы опять глаза на мокром месте, но я ухожу из кабинета и возвращаюсь в своё отделение. Неожиданно за мной никто не бежит. Я открываю дверь в пустую палату, сажусь на кровать, и тут тяжесть двойного горя окончательно добивает меня. Я вжимаю лицо в полушку и отдаюсь на волю слезам.
Не могу больше держаться. Не могу! И в то же время понимаю, как бы я ни хорохорилась, как бы ни задирала гордо подбородок, одна не справлюсь, ни за что не справлюсь! Придётся просить Арсена о помощи, а потом кланяться ему пояс и расплачиваться...
«Господи, за что ты со мной так? За что? В чем я провинилась?» – рвётся из сердца крик отчаяния.
В палату входят мама и Арсен, я резко отбрасываю подушку и начинаю причесываться, благо массажная щётка ещё лежит на одеяле.
– Ты плакала? – бросается ко мне мама.
– Нет, все в порядке, – поворачиваюсь к Тавади, – Арсен, прости, пожалуйста, мой срыв, – дышу глубоко, чтобы снова не расплакаться.
– Что ты, что ты! – он обнимает меня за плечи. – Я все понимаю. Сколько нужно, столько и пробудем в Новосибирске. Завершим все дела.
С этого дня я каждый день хожу в реанимацию.
Сажусь в специальное кресло рядом с кувезом и распахиваю халат. Темочку осторожно, чтобы не сместить провода от ИВЛ, кладут мне на живот, прямо на голое тело. Его головка лежит между грудей, так он слышит стук моего сердца. Я запахиваю халат и замираю на несколько часов. Что происходит во внешнем мире, не знаю, баюкаю своего малыша и мысленно разговариваю с Игорем, рассказываю ему, как растёт наш сынишка.
Вокруг меня ходят врачи и медсестры, занятые своими делами. Иногда ловлю любопытные взгляды из-за перегородки, куда приходят полюбоваться на своих недоношенных детей родители. Никого в палату не пускают. Только мне дано такое право, да и то благодаря Арсену.
Он отменил вылет самолета. Поселился в отеле, и каждый день приходит ко мне. Больше тему возвращения в Москву не поднимает, но я знаю, что он опять терпеливо ждёт.
