– Я думаю, что ей было немного одиноко. Альваро хороший человек. Его дети тоже.
– Кажется, они приехали сюда из Осло, до этого жили в Мексике. Им было тяжело первое время на новом месте, а ваша тетя никогда не оставляла людей в беде, – добавил Йорген.
Эсбен опустил голову. Ботинки расплывались перед его глазами, превращаясь в два черных пятна. В следующее мгновение Эсбен почувствовал крепкую руку на своем плече, а когда поднял взгляд, то увидел перед собой лицо Йоргена.
– София навсегда останется с вами. Пусть незримо, но она будет рядом.
Эсбену показалось, что мужчина вот-вот процитирует какую-нибудь строку из Библии, но он тут же вспомнил, что Йорген отказался от веры в то самое лето.
Янссоны отошли в сторону. Пастор сказал еще несколько слов. Где-то совсем рядом запричитала Эмилия. Кайса прижалась к брату. Эсбен сжал ее озябшие руки под своим пальто. В груди у него тлело сердце.
– Нам надо выпить, – хрипло прошептала Кайса, когда на крышку гроба упали первые клочья сырой заснеженной земли.
В маленькой комнате дома с зеленой крышей горел ночник. Эсбен и Кайса лежали на кровати. Ее волосы были мокрыми после душа. Его глаза были мокрыми от слез. В большом шкафу на первом этаже Эсбен нашел два серых свитера, которые София когда-то купила племянникам на ярмарке. Вязать сама она не умела. Они надели их. Раньше они были им чуть велики, теперь пришлись впору. Рядом с настольной лампой стояла пустая бутылка из-под итальянского вина.
– Почему ты бросил? – еле слышно спросила Кайса.
В руках она держала старый хоккейный шлем.
– А почему ты бросила стрельбу?
Кайса отложила шлем в сторону, приподнялась на локтях и внимательно посмотрела на брата.
– Эсбен, мне было девять. Туда водил меня папа. После того, что с ними случилось… Мне больше не хотелось этим заниматься.
– Прости. Глупый вопрос.
– Ты не ответил. У тебя ведь хорошо получалось. Мне всегда казалось, что хоккей – это твое.
Эсбен пожал плечами.
– Не знаю. Просто утратил интерес или вроде того.
Кайса вздохнула, натянула одеяло до подбородка и положила голову Эсбену на живот.
– Так странно, – прошептала она.
– Что?
– Лежать с тобой вот так вот снова.
– Пожалуй.
– Напоминает детство.
Эсбен обвел взглядом комнату. В полумраке она казалась еще меньше, чем была. Эсбен задержал взгляд на пробковой доске, но при таком освещении было невозможно увидеть ту фотографию, которую он с таким трепетом рассматривал утром.
– Здесь слишком много вещей, которые напоминают детство.
– Ты прав.
– Почему София оставила наши комнаты прежними? Она ведь совсем ничего не изменила. Совсем.
Кайса подняла на него задумчивый взгляд.
– Я думаю, что Улла была права. Ей было одиноко, а с тоской мириться проще, когда есть что-то, что напоминает о прежних временах.
– Возможно.
– Думаю, что так и есть.
Эсбен уперся затылком в стену и уставился в потолок невидящим взглядом. Ворот свитера колол ключицы и шею.
– Да. Просто думать об этом… тяжело. Как будто мы ее бросили.
– Это совсем не так. Ты знаешь.
Эсбен зажмурился. Он не хотел просто знать. Он хотел быть уверен.
– А вино дрянь.
– Что?
– Вино, говорю, отвратительное.
Эсбен рассмеялся, но не узнал своего смеха и поежился.
– Ты видела Норбергов на кладбище?
Кайса горько усмехнулась.
– Нет. Я и не рассчитывала, что они придут.
– Хорошо, что у них не хватило совести.
– В совести ли дело?
Когда речь заходила о Норбергах, то о совести говорить не приходилось. Такое проявление эмоциональных переживаний было им чуждо.
