Так и быть, прощай, кресло. Хорошо, если бы ты было самой грустной нашей утратой. Но нет…
Мы по-прежнему навещаем родителей в Черном. Гапку приходится брать с собой. В электричке она ведет себя сносно: дергается, но в меру. С Али тоже проблем не возникает. Взбалмошный щенок и степенный немолодой пес друг другу не интересны, но и не цапаются.
А вот прогулки снова превращаются в сущее наказанье. Гапка то заберется в чужую ограду и забыв, где лаз, через который она туда проникла, диким верещаньем зовет на подмогу, то чудом отыщет зимой гигантскую лужу, набежавшую из прохудившейся трубы, срывается туда и плавает, отчаянно вылупив глаза, в дымящейся от мороза воде… да еще вода ли это? Труба проходит по лесу, там неподалеку армейский поселок, уж не его ли канализацию прорвало?
Вылавливаем утопающую из этой сомнительной жидкости, рискуя в свой черед туда соскользнуть. Галопом тащим мокрую на глазах обледеневающую собаку домой, моем в ванне, отогреваем в одеяле, почти не надеясь, что моржовое купанье обойдется без последствий. Однако обходится. Вечером пострадавшая уже снова катается по пыльному полу в обнимку с Мышкой. Гапка теперь раза в три крупнее и раза в четыре тяжелее кошки, даром что поначалу подруги были одинакового размера. Растут, естественно, обе, но собака сильно обгоняет. Когда, захлебываясь азартным рычанием, она немилосердно треплет маленькую Мышку, на это страшновато смотреть. Но та не проявляет ни малейшего беспокойства. Ей весело. Больно иногда, Гапка явно зарывается, но Мышка готова ей простить все, что угодно.
Любит. До странности. Но уж больше никого из животных, с которыми ей придется делить наш кров, эта кошка, брюзга и гордячка, за всю свою жизнь так близко не подпустит. Хотя они все, собаки и кошки, будут относиться к ней с исключительным пиететом.
Беда случилась весной. Тоже в лесу. Гапке исполнилось полгода – тот самый возраст, когда ее матушка в неравной драке лишилась глаза. Мы, помня об этом, старательно избегали ее контактов с другими собаками. Надеялись, что, повзрослев, она хоть немного умерит свой боевой пыл.
Она не повзрослеет. В лесу в тот день не было ни собак, ни людей. Только поодаль одна единственная машина проехала по пустынному шоссе. Гапка бросилась на нее сама, первая, как малютка Берта на громадного эрделя. Издали приметив, рванула наперерез врагу. Да не сбоку, а спереди налетела. Это был форменный вызов на бой.
Когда автомобиль промчался, Гапка с удивленным видом сидела на дороге. Жива! Проскочила между колесами, не задело!
Рано радовались. Встать она не смогла.
С нами была корзина. Рассчитывали набрать крупных, круглых, испещренных извилинами весенних грибов, именуемых у нас «мозгами». О том, что это строчки, мы узнаем позже.
Мозгов не нашли. Не успели. Корзина послужила носилками. Примчавшись в Москву, бросились к ветеринару. Гапка сидела в корзине, непривычно тихая. Ничего, кроме недоумения, не читалось в ее небольших, на редкость выразительных глазах. В ней только и красивого, что эти глаза и подвижные, острые, тоже выразительные уши. Но те и другие так милы, что на Гапку всегда тянуло смотреть. От нее исходила, точнее, из нее перла кипучая энергия. Слишком кипучая…
Доктор взял что-то, похожее на шило, и ткнул им собаку в спину. Гапка не шелохнулась.
– Позвоночник перебит, – сказал врач.
– Это безнадежно? Совсем ничего нельзя сделать?
