Свежий морской воздух и бесконечно красивое звездное небо. В любой другой, более удачный день, я бы подошел к краю кармы, расправил плечи и застыл бы, наслаждаясь этими дарами.
Такая красота никак не сочеталась с ужасом, царившем внизу, на палубе.
Кое-что, конечно, у меня уже было, а именно – неподвижность. Пошевелиться я не мог. Аплодисменты и смех стихли. Лица, скрытые масками, были обращены ко мне. В центр вышел мужчина во фраке. На лице была маска бельчонка. В руке зажат микрофон. Он повернулся к присутствующим и начал говорить. Его голос доносился откуда-то со стороны и был неразборчивым из-за маски на лице.
Он обратился к нарядным леди и сэрам на английском. Да, язык я узнал, смутно, но разобрал. Говорил мужчина во фраке быстро. Я улавливал лишь отдельные слова, но смысл сказанного ускользал, отчасти из-за глухой речи, отчасти из-за моего плохого владения языком.
В конце он, кажется, произнес что-то вроде: «Вы готовы?», а затем: «Поехали!».
Он жестом поманил кого-то за пределами моего поля зрения.
Появились двое. Они катили перед собой огромное зеркало на колесиках.
Поравнявшись со мной, они замерли.
Бельчонок во фраке начал отсчёт. Естественно, по-английски.
– Раз! – зазвучало глухо.
Я заметил, как зрители затаили дыхание.
– Два!
Зрители чуть сжались.
– Три!
Зеркало развернулось в мою сторону.
Всё ужасное, увиденное мной когда-либо, разом померкло. Остался лишь прямоугольник зеркала. В нем я увидел нечто, не укладывающееся в привычные рамки бытия. Смесь этого безумия с восторженными криками толпы в масках, порождала на свет нечто новое, нечто кошмарное. Если мне в скором времени и предстоял выбор, то по большей части он был уже сделан в пользу той стороны, которую я еще не успел повидать.
Я начну с безобидного, на мой взгляд.
Глаза.
Они красные и воспалены. Их будто заволокло изнутри прозрачной дымкой, хотя на зрение это не влияло.
(Овации и хохот)
Кожа на лице стала бледной, неестественно бледной. На щеках еще теплился румянец, что странно и сейчас вы поймете почему.
Я вижу только своё туловище. Вместо рук и ног наспех зашитые обрубки. Они посинели, как у мертвеца.
(Овации и хохот)
Туловище.
С грудной клетки удален верхний слой. Я вижу белые ребра – мои собственные ребра и трепыхающееся сердце прямо за ними. Розоватые, перемазанные в крови легкие, слегка подрагивают, расширяясь и сморщиваясь в такт моим вздохам.
(Овации и хохот)
Конечности.
Они были выложены на большие листья салата вокруг моего туловища, на манер венка, и судя по всему, были зажарены.
Ужасающую картину дополняла капельница с какой-то синей жидкостью, игла торчала из вены на моей шее. Видимо, благодаря ей я был в сознании.
Им это и было нужно.
Поле зрения сузилось до размеров щели в почтовом ящике, но даже через нее я видел, как некоторые, стало быть, уважаемые леди в пышных платьях подходят к моему телу с ножом и вилкой.
Аплодисменты и восторженные крики находящихся на палубе всё еще продолжали доносится до меня, но звук их всё отдалялся и отдалялся.
