И я опять стонала, но теперь я стонала сладко и протяжно, желая сказать этими стонами, чтобы Митя не прекращал, не останавливал свой бег по волнам удовольствия внутри меня. И Митя понимал меня и не останавливался, лишь изредка взрыкивал, словно дикий самец, нашедший свою самку.
Наслаждение взрывало и взрывало донельзя яркими фейерверками моё тело, каждую его клеточку…
Это предел, это предел, лучше быть не может, лучше не бывает, неповоротливо вертелось в моей голове, как Митя вдруг рыкнул, дёрнулся ещё сильнее, и забилась, забилась в доводящих меня до сумасшествия судорогах его плоть внутри меня, и хлынуло что-то горячее внутрь меня, и скрутило в сладких судорогах моё тело, и закричала я таки так громко, как только могла, но не от боли, о нет! Не от боли…
- Ну ты и орать, Клавка, - сказал Митя, выходя из меня и отряхивая свою плоть.
Он назвал меня Клавкой. Я стала совсем своя для него! Я стала родной ему!
Теперь, когда всё закончилось, я ощутила жжение и боль между ног. И ещё что-то липкое текло по моим ногам. Я смутилась. Я не хотела, чтобы теперь Митя включил свет и увидел меня такой… такой неопрятной.
Я повернулась к Мите, чтобы попросить его не включать пока свет. Ведь теперь, конечно, мы попьём с ним обжигающего кипятку и будем долго разговаривать, разговаривать о нас. Я повернулась к Мите и увидела, что Митя спит. Лёжа на животе и раскинув руки.
Я наклонилась к нему и потёрлась щекой о его гладкую спину. Спина была чуть влажная и пахла мокрыми листьями в осеннем лесу, сразу после дождя…
Потом я как могла вытерла кровь с его простыни своим лифчиком. Я не хотела искать и потом пачкать его полотенце. То, что была кровь, меня не испугало и не удивило. Я же была взрослой девушкой целых двадцати одного года, и я не в лесу росла, всё я знала.
Потом я оделась, радуясь, что у меня хорошая грудь, с которой, в принципе, и не нужны никакие лифчики, и, зажав мокрый от крови лифчик в кулаке, вполне благополучно, никого не встретив, добралась до Стешкиной комнаты.
Мне очень, очень повезло, что была уже глубокая ночь и общежитие погрузилось в сон. Потому что, когда я сделала свои первые шаги, я почувствовала жжение и сильную резь между ног. Только когда я приноровилась идти враскоряку, стало чуть легче.
В Стешкиной комнате я засунула лифчик в свою сумку с тетрадками и легла на Стешкину кровать, но уснуть так и не смогла. Сильно болело между ног и кровило. Пришлось немного ограбить Стешку, стащив у неё пару тряпочек.
Но все эти неудобства я приняла легко. Каждую секунду я вспоминала то, что было между нами. И думала, думала о нём, о Мите. Несколько раз за ночь я даже гасила порыв подняться и побежать к нему. Лечь рядом с ним тихонько. Прижаться крепко. Но что-то останавливало меня…
Потом, уже утром, когда проснулись Стешкины близняшки и засобирались в институт, я было тоже присоединилась к ним, но поняла, что нормально ходить я пока не могу. Стало чуть лучше, но всё равно меня всё время тянуло расставить ноги пошире.
Поэтому первый раз в жизни я прогуляла занятия. Собравшись, кое-как доплелась до дома, молясь, чтобы у матери сегодня не было выходного. Но мать была дома…
5. глава 4 б
Клавдия
Мать была дома. Она встретила меня в коридоре, уперев руки в бока.
- И где же ты была, Клавка? – обманчиво мягким голосом спросила мать.
- У Стешки ночевала…
- А чё ж не предупредила-то?
