– Чего надо? – насторожённо спросила, разглядывая гостью.
– Я дочка Коршуновых. Может, помните?
В сенях появился хозяин.
– Это Герасима, что ль? Ну, заходь, неча на морозе топтаться.
Райка прошла в горницу. Знакомый с детских лет и почти забытый дух деревенского дома, лёгкий запах дымка натопленной печи вперемежку с ароматами кислых щей, квашеной капусты и парного молока вскружили голову.
– Проходь, не стесняйся! Да к печке, к печке. Скидавай пальтушку и спиной к тёплому. Грейся.
– Спасибо, дядя Миша!
Райка окинула взглядом комнату. За столом сидели мать Семёна, Катерина, старшая его сестра Нюрка, которая первой встретила Раису, и самая младшая, Настюха, Райкина ровесница.
– Здравствуйте всем! – произнесла Райка и не смогла отвести глаз от чугунка, над которым в тусклом свете коптилки, сделанной из стреляной гильзы сорокопятки, поднимался пар отварной картошки в мундире. Катерина скинула овчинную безрукавку и протянула Райке.
– Садись за стол. Поди голодная?
– Тётя Кать… – только и промолвила Райка, кутаясь в старый заношенный мех.
Обжигая пальцы, схватила из чугунка картофелину, шлёпнула кулаком, разрывая кожуру, и принялась жевать. Все молча глядели на неё. Первым подал голос Михаил.
– Ну, сказывай, как Москва? Как Герасим с Варварой? Каким ветром тебя принесло?
– Москва стоит, что ей сделается? Родители привет вам шлют, живы-здоровы.
Затаив дыхание и боясь услышать страшную весть, задала свой главный вопрос:
– А Семён… пишет?
– Чё-то не пойму… – насторожилась Катерина. – Зорька, кажись, должна постарше быть?
Она вгляделась в девушку:
– Никак Райка?
Райка не смогла лгать. Со слезами на глазах рассказала всю правду и про Зорю, и про себя, и что уже полгода нет писем от Семёна.
– Что с ним, тётя Кать? Живой? – с надеждой глядела она в полные слёз глаза матери.
– Ранетый. С самого лета по госпиталям скитается. – Катерина утирала слёзы. – В голову ранетый. Ни есть, ни пить не могёт. Не говорит совсем. Токма письма пишет.
Но Райка уже не вслушивалась. Жив её любимый! Живой!
– Да где же он? В каком госпитале?
– Писал, в Москву повезут.
– Я найду его!
Новый 1945 год Семён встретил в санитарном поезде по дороге в Москву. Устал он от госпитальных палат, не хотел ехать, просил домой отпустить. Но главврач настоял:
– Дурак ты, Крюков! Помнишь, каким тебя к нам привезли? Мычал, как телок. А сейчас? «Мама» говоришь? Хлеб жуёшь? То-то! Езжай, там тебе и красоту на лице наведут.
Семён поехал и не пожалел. Через месяц занятий с логопедом язык во рту ожил. Пусть шепелявил беззубый рот, но слова были понятны. Какое это было счастье! Не сидеть немтырём, а просто выговаривать слова. Соседи по палате говорили:
– Семён, шёл бы ты в курилку со своими разговорами.
Семён не обижался. Он не мог молчать. Шёл в курилку и там рассказывал одни и те же байки в десятый раз.
В феврале декабрьское письмо из дома наконец догнало Семёна. Прислала Настюха. Поздравляла с Новым годом, передавала приветы и пожелания скорейшего выздоровления, делилась деревенскими новостями. В последних строках она рассказала про Коршуновых, что Зоря геройски погибла ещё в 41-м, а писала письма ему Райка. Семён скомкал листок. Затем расправил и перечитал снова.
– Не может быть… Нет! Этого не может… Только не она…
Он замкнулся и умолк. Не докучал своими разговорами медсестрам и санитаркам. На вопросы отвечал кивком головы или односложно. Мучила бессонница. Лишь только закрывал глаза, как перед ним вставала стена огня и там, в этом беспощадном огне, она. Его любовь, его Зорюшка. Разве уснёшь? Он вставал с постели и до утра бродил по больничным коридорам. Вспоминал те заветные серые листки с аккуратными строчками слов, которых ждал каждый день, которые давали ему силы и бесстрашие в бою – железную броню от вражеских пуль. Какая броня, когда писала малолетняя девчонка? Почему обманывала? Зачем?
