Восьмого июня в районе деревни Синьково Витебской области Семён со своим взводом принял бой с диверсионной группой противника. Фашисты скрытно пробрались к траншеям. В окопы полетели гранаты, застрочили автоматы. Запоздалый сигнал «Тревога» утонул в яростной рукопашной схватке. Лязг металла и стоны. Хруст сломанных костей и отборный мат. Безумные глаза и дикие вопли. В этом кровавом месиве не было мыслей – только инстинкты. Выжить и убить. Семён мёртвой хваткой вцепился в горло фрицу, тот уже хрипел и закатывал глаза. Но вдруг в его руке грохнул Вальтер. Семёна обожгло, ослепило, и он рухнул на грудь чуть живому противнику…
* * *
Райка рывком села в кровати. Опять приснилось страшное, от чего просыпаешься в холодном поту и не помнишь увиденное. Только липкий ужас застилает глаза, не даёт вздохнуть полной грудью и парализует волю. За окном забрезжил рассвет. Было слышно, как дворник Муртаза гнал метлой последнюю опавшую листву.
– Уже осень кончается, – подумала Райка, – а писем с фронта нет. Сны эти непонятные… Неужели случилось то страшное, о чём не хочешь думать, но оно сидит внутри тебя? Сеня, родненький, что с тобой? Отзовись, пожалуйста!
Слёзы отчаяния бежали по щекам. Райка уткнулась в подушку и тихонько завыла. Подошла Варвара, присела рядом и обняла дочку. Погладила по голове.
– Я в церковь схожу, за упокой свечечку поставлю.
Райка встрепенулась.
– Не смейте, мама! Слышите? Жив он! Я сердцем чую!
И убеждая скорее себя, чем мать, продолжила:
– Не мог он погибнуть, не должен! Он Зорьке обещал вернуться.
Семён не погиб. Тот роковой выстрел немецкого фельдфебеля попал в нижнюю челюсть и сломал её в нескольких местах. Начался долгий путь по госпиталям. Язык едва шевелился, говорить и глотать не получалось. Во рту железная шина зафиксировала обломки челюсти. Ему страшно было видеть в зеркале своё изуродованное лицо.
«Кому я нужен такой? – думал он с безысходной тоской. – Ладно мать, она любого примет. Хромого, глухого, немого. Лишь бы живой был. А каково молодой и красивой девушке быть? Нужен ей урод, которого дети пугаться будут? Конечно нет. Закончится война, придут парни с фронта и найдёт Зорька себе мужа покраше меня. Мне теперь одна дорога – в деревню, к матери с отцом. Руки целы, а работа в колхозе найдётся. Проживу как-нибудь».
Только никак Семён не мог написать Зорюшке, что не вернётся к ней и не надо его искать. Ему казалось, что так будет лучше, пусть думает, что сгинул где-то без вести.
Летели дни, шли недели. Заканчивался декабрь. В Москву постепенно возвращалась мирная жизнь, оживала предновогодняя суета. В парках бегали лыжники, на катках сражались хоккейные команды. В саду «Эрмитаж» устроили «Ёлку Победы» для детей. Люди верили, что грядущая весна станет победной, что Новый год принесёт мир в дома.
Райка исхудала, осунулась, выглядела старше своих семнадцати лет. Неизвестность судьбы Семёна мучила, становилась невыносимой, и она твёрдо решила отправиться в родную деревню – уж если погиб, то родителям точно сообщили. Герасим с Варварой ничего поделать не смогли, смирились. Герасим напутствовал дочь:
– Поди, забыла усё? Свой-то дом узнаешь? Напротив, по праву руку через три хаты Крюковы и будуть.
– Не беспокойтесь, папа. Язык до Киева доведёт. Люди добрые подскажут.
На третий день под вечер, замёрзшая и голодная, Райка наконец добралась. Война не обошла стороной село. Почти два года оккупации прошло, прежде чем фашистов погнали на запад. Она не узнавала улицы. Колокольня Троицкой церкви была разрушена. Тут и там вместо домов торчали обгоревшие печные трубы. С трудом Райка нашла хату Крюковых. В окне едва теплился свет. Она поднялась на крыльцо, стряхнула снег с валенок и постучала в дверь. Скрипнул засов, и в проёме показалась девушка.
