Но пальцы помнят. Даже сейчас, через три года, они привычно набирают цифры.
— Давай встретимся, — я не дожидаюсь приветствия, потому что боюсь даже просто услышать его голос. — В кофейне на Марата, в два часа тебе удобно?
— Да.
Короткий, рваный ответ.
…Это наше место, и я захожу туда с пылающим сердцем. Там, где совсем недавно затянулась рана, опять кровит. Мне тяжело дышать. Словно пробежала марафон и всё никак не могу восстановить сердцебиение.
Богдан сидит за столиком в углу зала. Тем самым, куда обычно забивались мы вечерами и пили горячий какао — ладно, я пила, а Богдан смотрел, — пытаясь вдоволь наговориться. Мы могли выбрать любой ресторан, но мне нравилась здешняя выпечка, и я тянула Мельникова сюда, шутя над тем, как элегантно он смотрится среди деревянных столиков и одноразовых стаканчиков кофе.
Я сажусь напротив Богдана, скрещиваю пальцы в замок.
Если честно, мною была подготовлена речь, но слова вылетели из головы. Все. До единого.
— Спасибо, что пришел.
— Тебе спасибо. Возьми себе что-нибудь.
Но меня мутит, и кусок в горло не полезет. Я не представляю, как попросить Богдана о деньгах. Пусть для него это не самая большая сумма, я уверена, он сможет дать мне рассрочку или кредит, но как же не хочется унижаться.
— Я бы никогда не обратилась к тебе, — жую губу, — но… Черт, я не знаю, как начать. Мой отец отменил платеж за учебу. Мне негде взять денег.
Он внимательно слушает, словно не догадывается, куда я клоню. Догадывается, конечно. Богдан Мельников не из тех, кто долго анализирует информацию.
— Я всё верну, — потираю переносицу. — Мне некуда больше идти, мне не дадут кредит, и даже если я продам все вещи, которые у меня есть, то наскребу едва ли половину от нужной суммы. Оплатить нужно до конца недели, иначе меня отчислят.
— Так почему ты не попросишь денег у отца?
Морщит лоб.
— Я ушла из дома еще три года назад.
Богдан вскидывает брови.
— Почему?
… Когда родители узнали про нас с Мельниковым, они вспыхнули точно спички. Я не ожидала такой бурной реакции, такого искреннего, неподдельного возмущения и даже злости.
— Да как ты могла! — орал отец так, что крик его слышен был на втором этаже. — Как ты могла взять и лечь под первого встречного!
— Он не первый встречный, — спорила я, стиснув зубы. — Он — твой партнер. Он — твой друг, почти сын, — передразнила невесело.
— Он был мне почти сыном, — рычал папа. — А теперь он тот, кто обесчестил мою дочь. Ладно, он. У мужчин всегда зудит в одном месте! Ты-то как посмела так поступить со мной и с матерью?
— А что такого я сделала? Влюбилась?
Мама ходила кругами за папиной спиной, но не вмешивалась. Поправляла занавески в гостиной, стирала невидимую пыль с дивана. В мою сторону она старалась не смотреть.
— Ты поступила как подстилка, — отрезал отец. — Мы кормили тебя, содержали, выполняли все твои прихоти. Ты не знала ни в чем отказа. Неудивительно, что из тебя выросла…
Я не дослушала. Собрала вещи за час или два, попросила знакомого из университета заехать за мной на машине. Минимум одежды, только самое нужное. Не забрала ни драгоценностей, ни косметики, ни всех тех элитных шмоток, которые скупала раньше тоннами. Ноутбук, правда, взяла с собой — потому что без него не смогла бы учиться.
С мамой мы потом поговорили, она пообещала убедить отца оплачивать мою учебу — и сказала, что ждет, когда я одумаюсь и вернусь.
Но блудная дочь не собиралась возвращаться…
