Кошелькова брезгливо отодвинула от себя пакетик и мрачно бросила:
– Эйфелева дура?
– Она, – выдохнул в отчаянии Егорыч. – А как вы догадались? Такая проницательность. Даже не развернули.
– А чего тут догадываться. Вы, Петров, человек стандартный, скучный, предсказуемый. Оценить в состоянии только все большое и банальное. Самым банальным и большим в Европе всегда была, есть и будет Эйфелева башня. Всю вам, конечно, не дотащить, а ее примитивную копию можно купить за потертый франк в любом киоске или даже с рук под самим оригиналом. Верно?
– Верно, – испуганно согласился Егорыч.
– Значит, здесь «Эйфелева дура» в сувенирную величину.
Егорыч обреченно кивнул.
– Что надо? – приступила к делу Кошелькова.
– К шефу… с личным визитом, так сказать.
– Шефа нет и не будет… пока.
– Что мне делать, Любовь Олеговна, миленькая? – пролепетал Петров.
– Миленькая дома, а здесь – служба, Артур Егорович. Вам ясно?
– Так точно, э… э… ясно…
– Идите к себе. Как только шеф появится, позвоню. Никуда надолго не отлучайтесь.
– Слушаюсь. Я только в туалет и чайку.
– Делайте, что хотите, рыбачок вы наш ненаглядный.
Последняя фраза добила Егорыча. Он поник головой. «Сукретка» нагло ухмылялась, глядя на него исподлобья, буравя взглядом над металлической дужкой своих очков. Она знала все!
Егорыч вышел из приемной и побрел к себе. В одной комнате с ним сидели еще трое корреспондентов. Они редко собирались вместе – то командировки, то отпуск, то болезни. На этот раз, как назло, все сидели за своими столами и с усмешкой поглядывали на бледного Егорыча. Он со вздохом достал из портфеля бутылку вина и поставил ее на журнальный столик в углу комнатки.
– Вот… из Парижа.
– А закусим рыбкой? – давясь от смеха, спросил Веня Кукин, корреспондент по странам Восточной Европы.
Веня якобы владел тремя балканскими языками, но ни разу никто из коллег не сумел оценить, что значило в его анкете слово «владел», так как никто никогда от него и слова на тех языках не слышал. Веня, тем не менее, постоянно ездил в Белград, Скопию, Софию и Тирану, привозил оттуда крепкую душистую водку ракию, и все вместе выпивали ее под немудреную русскую закуску – кусок колбасы и горбушку хлеба. Это была единственная плоскость профессионального общения с Веней.
– Рыбка у каждого своя! – зло ответил Егорыч и плюхнулся на свой стул. Он нервно раскидал по столу несвежие газеты и сдвинул на кончик носа очки.
– Ладно тебе, старина! – примирительно забормотал Кирилл Немочев, корреспондент по Чехословакии и Венгрии. – Бывает! Ну, приврал маленько! Махнул лишку! Рассосется.
Кириллу этот грех был свойствен самому. Однажды он, подменяя в Праге постоянного корреспондента (тот лежал в больнице с острым аппендицитом), слал в Москву интервью со всеми сколько бы то ни было значимыми политическими лидерами страны. Интервью перепечатывались центральными и периферийными советскими изданиями. И только спустя месяц стало известно, причем совершенно случайно, что Немочев в глаза не видел ни одного солидного и значимого чеха или словака, а все время беспробудно пил конопляную чешскую водку в каком-то глухом уголке старой Праги. По вечерам он, протрезвев на час-полтора, просматривал газеты, делал оттуда выписки, и «вставлял» в уста крупных политиков пока еще не высказанные ими слова. Вставлял так лихо и так точно, что они не смели отказаться от них. В противном случае им пришлось бы придумывать нечто другое, а это в условиях социалистической народной демократии было делом рискованным. Немочеву все спустили, даже кулуарно похвалили за находчивость.
