Аякс долго не мог ехать молча, поэтому принялся мурлыкать себе под нос песни конца прошлого века. Среди них я различала знакомый мне шансон, который любили родители. Помню, вечерами, когда я уже ложилась спать, в соседней спальне старенький приемник запевал «Калинку-малинку» или что‐нибудь на иностранном языке. Мне до сих пор иногда снится, как папа колдует над шипящим, как гадюка, приемником, и через несколько секунд из него вновь вырывается «Калинка, калинка, калинка моя…».
– Что‐то хорошее вспомнили?
– Детство, Венчик, детство. А как ты понял?
– Так у вас на лице все написано.
– Чего написано? – я посмотрела в зеркало. – Лицо как лицо.
– Ну не скажите, Татьяна Александровна. Человек может быть вечно серьезным, строит из себя деловую и занятую ячейку рабочего коллектива, но стоит только на секунду вспомнить что‐нибудь теплое, например задуматься о семье, которая ждет тебя дома, или резко нахлынут воспоминания из детства, и все – нет больше хмурого выражения лица, да и глаза блестят по-другому. Вот такое лицо у вас было. А сейчас вот опять прежнее.
Я снова посмотрела в зеркало. Лицо и лицо, глаза такие же, улыбаюсь я разве что по праздникам или в случае успешного закрытия дела. Из изменений только еще одна парочка появившихся морщинок, но мама говорила, что это оттого, что много думаю.
– Может, стоит меньше думать? – почему‐то вслух спросила я.
– Боитесь, что появятся морщины?
– Не понимаю, как вы постоянно угадываете?
– Поживете с мое, тоже так сможете, – он вытащил из внутреннего кармана помятую пачку сигарет и кинул на меня вопросительный взгляд: – Не против?
– Да, только окно пошире откройте.
– А вообще, я столько с людьми общался, что не заметил, как стал их понимать. Времена такие были раньше, что одному не прожить просто. Я ведь почему не работаю? Не потому что не берут, возможности всегда были и есть, а из принципа. Вот люди пашут пять через два, приходят в пятницу домой уставшие, хлопают глазами, а уже вечер воскресенья. Скажите мне, Татьяна Александровна, почему так?
– Наверно, потому что не умеют отдыхать. Полтора дня пьют или спят, а в воскресенье встают под вечер – вот и выходных как не бывало.
– Это вы верно подметили, – усмехнулся Аякс, – да только вы хотите бороться с последствиями, а я вижу причину болезни. Люди просто не принадлежат сами себе. Они винтики в этом механизме, из которого им не выбраться. И ведь человека все устраивает. Он считает, что так и должно быть, что не должно у него быть иного. А я, может, и не такой богатый, живу в небольшом домике далеко не в центре, питаюсь не в ресторанах, зато я принадлежу себе и делаю, что считаю нужным, когда считаю нужным, иду туда, куда хочу, общаюсь с теми, с кем хочу. Я не боюсь злого начальника, который придет в любой момент и накричит на меня ни за что. Вот так‐то.
Вначале я хотела возразить, мол, свобода действий и выбора – это, конечно, хорошо, но на что же жить при таком раскладе? Однако при взгляде на Венчика вопрос резко потерял смысл. Он был одет не по последнему писку моды, но футболка и штаны, хоть и немного грязноваты, но мало того, что отлично выглядели, так еще и сочетались. Обувь у моего собеседника находилась в более свежем состоянии – красные кроссовки «Адидас» (конечно, не оригинальные, но очень даже хорошего качества) по размеру, а голову от палящего солнца защищала кепка баскетбольного клуба «Лейкерс». У Аякаса имелись даже украшения – наручные часы и немного затертый кулон на шее. И все это у совершенно безработного и не собирающегося работать человека.
