Вот и сейчас я держала в руках её последнюю работу – незаконченную. В угрюмых, серых цветах нитей двое кружились в вальсе. Мужчина в дорогих одеждах уверенно вёл в своих объятиях девушку, глаза которой рассмотреть было невозможно: их закрывала лента. Странный танец, преисполненный какой-то болезненной, жестокой, преступной нежности. Пара красовалась на невесомом, почти прозрачном полотне, отчего казалось, что двое парят в округлой раме.
Везулия жила в своих грёзах и даже в самых тёмных видениях пыталась увидеть толику теплоты. Я понимала её – это были отчаянные попытки полюбить жизнь. Жаль, что это ей так и не удалось.
– Мне всегда больно видеть её, Великий Консул, – я слышала, как прошлое королевы зовёт меня, накрывает своей вышитой печалью пеленой. – И в то же время радостно за собственную судьбу. Ведь я, как и она, могла бы обезуметь и лишить себя жизни, если бы мне не повезло узнать вас. Мне так стыдно.
– Не винись, – старик повёл пустыми белками глаз. – Не всем под силу выдержать дар. И ты выдерживаешь благодаря не только везению, но и своей собственной силе, Ванда.
Горжетка колола мою шею иголками пушистого меха. Такая же нелепая, как и я, – лиса, видевшая собственную смерть, но всё ещё способная рассказывать истории. Моя ладонь пригладила мех, пропуская его сквозь пальцы. Нэнке рядом завозилась, закряхтела в своей дремоте, и я отвернулась к окну.
Лангсорд проносился мраморными шпилями, высокими белыми зданиями, фигурными перилами мостов и балконов, ажурными витринами в несколько этажей – сжатый, как пружина, и в то же время громадный, бесконечный, от своего двуглавого шпиля с часами до заповедных рощ за окраинами. Город государственных тайн, великих правителей, гордость и сердце Квертинда. Монументальное творение Тибра Иверийского. Город трагической красоты. Его архитектурная торжественность – словно сцена для главных событий, что разворачиваются в королевстве вот уже двести лет, унося жизни и давая новое существование творцам квертиндской истории.
До Претория оставалось ещё несколько проездов, и я откинулась на мягком сидении, утонула в прохладном бархате обивки, позволяя магии завладеть мною.
Голос, что звал меня с расшитого полотна, стал осязаем, прыгнул на кончики пальцев, поднялся по косточкам. Я охотно подалась ему навстречу, принимая видение, и увидела Лангсорд другим – только растущим стройками на окраинах, поблёскивающим новым мрамором.
Я стою на балконе Иверийского замка и смотрю, как трепещут флажки между шпилями, как развеваются стяги над башнями. Десять лет назад в столице объявили траур. После смерти Галиофа Иверийского траурные флажки успели поистрепаться и выгореть, но их не снимали до сих пор. Галиоф Иверийский был мне отцом, великим завоевателем, присоединившим к нашему королевству новые северные земли. Но я его почти не помню. И чувствую себя лишней на этих затянувшихся проводах усопшего, чужой в этой жизни, как будто я не принцесса вовсе, а траурный флажок, корона на стяге, которую демонстрируют простолюдинам. Всхлипываю от того, как сильно боль врезается в сердце, в кожу. И невыносимо хочется плакать. И уснуть.
– Ваше Высочество! – Я вздрагиваю от голоса фрейлины. – Вам не холодно на балконе?
Оборачиваюсь. За спиной девушка. Пытаюсь вспомнить её имя… и не могу. Платье её прекрасно гармонирует с грузным бордовым бархатом интерьера покоев. Стрельчатые окна увиты массивной золотой лепниной, увенчаны символами власти моей династии. Люстры разбрасывают рассеянный свет своими хрустальными каплями, блестит паркет. А мне хочется шагнуть через перила и лететь, лететь над бездной, между небом и землёй, светом и тьмой…
