– Король просил вас подойти в Тронный зал, – вкрадчиво приседает в реверансе девушка. – Позвольте помочь вам с туалетом.
Она стоит посреди комнаты, не решаясь подойти ко мне, словно боится спугнуть, как пташку. Такая понятная, такая простая девушка, что находится на своём месте.
– Мне не холодно, – запоздало отвечаю я на вопрос. – Сегодня чудесный день.
Фрейлина дёргается, как от пощёчины, и я не вовремя вспоминаю, что день сегодня вовсе не чудесный. Мой дед Тибр Иверийский объявит о новом преемнике в честь десятилетия смерти Галиофа. Даже покои украсили соответственно случаю – принесли дюжину дурманящих букетов из белокрыльников Девейны и колючего алоэ. Величие, траур и горечь – вот что знаменуют эти цветы. Колючие толстые листья и острые пики цветков смерти торчат из напольных ваз, словно хотят побольнее уколоть обитателей замка. Корсет сильно давит на рёбра, меня попеременно кидает то в жар, то в холод. Так же, как кидает из прошлого в будущее – между настоящей реальностью. Кидает нас обеих: меня и мою проводницу – Иверийскую наследницу Везулию.
– Ваш супруг и сын ожидают у выхода, – оповещает девушка, осторожно приближаясь. – Сегодня должны объявить, кто следующим займёт трон.
Я согласно киваю, озираясь. Чужой муж, чужой ребёнок, чужая жизнь. Обхватываю тело руками и дрожу, удерживая саму себя в этой реальности. Кто я такая? Пошатываюсь, но меня подхватывает фрейлина – такая же прекрасная, как цветы в вазах и убранство королевского дворца. Она тащит меня на кровать, но я отказываюсь и тихонько сажусь у туалетного столика. Зеркало в резной золочёной раме отражает уставшую женщину, почти прозрачную, с бледной кожей и светлыми волосами., и меня ужасает сходство меня самой и Везулии. Только мои глаза неяркие, светлые, а у неё вместо глаз – лиловые провалы без дна, а в них – страх и усталость. Зачерпни ладошкой – напьёшься слабости и отчаяния. И жалости. Позорной, убивающей жалости к самой себе.
Мои на удивление широкие пальцы перебирают часики – маленькие, большие, мужские и женские. Они тоже говорят со мной, но не рассказывают истории, а пульсируют магией, мощно, упрямо. Есть и пустые, молчаливые, ещё лишённые всякой силы. Я выбираю одни, на тонкой цепочке, и надеваю на запястье.
Фрейлина причёсывает мои волосы, больно тянет пряди, крепит тяжёлые заколки. Хлопают двери, и покои заполняются служанками. Тело моё натирают благовониями, мнут, щекочут кистями щёки. Словно лепят и рисуют Иверийскую принцессу – истинную наследницу и правительницу Квертинда. Словно хотят закрасить моё непреходящее уныние. Но для меня нет спасения – ни в прошлом, ни в будущем, а хуже всего то, что нет его и в настоящем. Вся жизнь – только мука среди перекрёстков чужих судеб. Я всхлипываю, едва удерживая слёзы в горле. И всё же встаю, ведомая долгом.
Почти не осознаю, как иду гулкими коридорами замка, как поднимаюсь по ступеням в сопровождении высокого темноволосого мужчины и серьёзного мальчика с такими же тёмно-фиолетовыми глазами и светлыми волосами, как у меня. Нога моя подворачивается, и боль отрезвляет. Ненадолго, на пару секунд, лишь позволяя мне вспомнить, что это мой муж и сын. Парт и Дормунд Иверийские.
Коридоры приводят нас в тронный зал, где восседает постаревший Тибр. Всё ещё статный, с переливчатой волной светлых волос, с сединой в длинной бороде. И с такими же фиолетовыми чернилами, разлитыми вдоль радужки. Первый истинный Ивериец. Мне хочется замереть перед его величием, но Везулия лишь поникает плечами и отмечает, как устало лежат руки её деда на подлокотниках трона. Торжественный зал полон людьми – советниками, консулами, придворными служителями, фрейлинами, камергерами. Гул затихает, когда мы втроём останавливаемся перед рассеянным взором первого правителя Квертинда.
