– Прошу прощения, командир. Если ты действуешь по приказу, можно на него взглянуть?
– Что? – Макрон уставился на Постума.
– Твой приказ, командир. Подтверждение твоего назначения.
– Да чтоб вас всех! Хорошо. Я покажу. Они у меня в седельной сумке.
И тут Макрон застыл – перед его мысленным взором встало нынешнее утро, скачка по плато, внезапное появление Баннуса и его бандитов и то, как эскадрон сбросил поклажу, отчаянно готовясь прорываться к форту.
Губы Макрона снова зашевелились:
– Ох, проклятье…
Катон снова оказался лицом к лицу с друидом, но на сей раз враг оказался гораздо выше и нависал так, что центурион чувствовал себя ребенком. Глаза друида чернели, как угли, а зубы торчали, словно заточенные иглы. В руках друид держал косу и, когда Катон уставился на сверкающее лезвие, поднял ее повыше. Лезвие мелькнуло в луче серебряной луны и рухнуло вниз, к горлу Катона.
Он проснулся с криком, рывком приподнялся на локтях и, широко раскрыв глаза, осмотрел все вокруг. Затемненная комнатка, почти без мебели – только ложе, на котором лежал Катон. Он попытался пошевелиться, но в голове что-то застучало, словно тяжелая колотушка ритмично била в череп изнутри. К горлу подкатила тошнота, молодой центурион поспешно повернулся – и его вырвало. Дверь открылась, пропуская в комнатку свет.
– Лежи смирно, римлянин, – тихо сказала женщина по-гречески, подойдя к ложу, и осторожно поправила подушечный валик под головой Катона. – Тебе все еще плохо после удара. Это пройдет, лежи смирно и отдыхай.
Когда глаза привыкли к свету, Катон взглянул на женщину. Лицо и голос показались ему знакомыми. В памяти всплыли засада, бегство от бандитов и появление в деревне, где он видел эту женщину, изредка приходя в сознание.
– Где я?
– В безопасности, – улыбнулась она. – Пока что.
– Это место… Как оно называется?
– Хешаба. Ты в моем доме, римлянин.
Катон припомнил еще кое-что.
– Симеон… Где он?
– Он повел лошадей дальше по вади, чтобы спрятать. Скоро вернется.
Женщина пошуршала чем-то за валиком; Катон услышал журчание льющейся воды. Женщина положила ему на лоб мокрую тряпку и слегка прижала, так что струйки покатились по вискам.
– Хорошо. И пахнет хорошо. Что это? Лимон?
– Выжала немного в воду. Освежит тебе кожу и облегчит боль.
Катон попытался расслабиться; напряженные мышцы рук и ног постепенно отпустило, колотушка в голове притихла. Центурион уложил голову набок, чтобы лучше рассмотреть женщину.
– Я не помню твоего имени.
– Мириам.
– Верно, – ответил, чуть кивнув, Катон. – Ты и Симеон знаете друг друга.
– Он друг. Хотя не такой, как когда-то.
– Мириам, почему ты помогаешь мне? Я римлянин. Я думал, в Иудее нас ненавидят все.
Она улыбнулась.
– Большинство. Но наша община – другое дело. Мы не позволяем ненависти править нами. Теперь лежи спокойно.
Она протянула руку к голове Катона, ее пальцы легко пробежали по волосам, пока не добрались до того места, где, казалось, сосредоточилась боль. Центурион зажмурился, стиснув зубы.
– Здорово опухло. Но, похоже, ты цел. Не думаю, что повреждение очень серьезное. Через несколько дней поправишься, римлянин.
Катон подождал, пока боль стихнет, разлепил веки и снова взглянул на Мириам. Женщина, хотя и немолодая, притягивала взгляд. Она не была красавицей в общепринятом смысле, но выглядела мудрой и властной. Катон дотянулся до ее руки и слегка пожал.
– Спасибо, Мириам. Я обязан тебе жизнью.
