Соколов уже голый — когда только успел раздеться? — и я пялюсь, с восхищением отмечая широкий размах плеч, живот с едва заметными кубиками и мощные бедра. Он как картинка: можно смотреть и нельзя трогать. А я была бы не прочь по мышцам пальцами пройтись.
Приподнимаюсь на локтях. Хочу наблюдать за процессом. Тяну ладонь к Соколову. Он цыкает и отмахивается от протянутой руки. Целует снова так, что в обморок грохнуться впору, потому что невозможно одному человеку столько страсти и отчаяния в соприкосновение губ вложить.
— Нет! — протестую, когда Пашка меня под бедра подхватывает и переворачивает на живот.
— Сама виновата, — хрипит на ухо Соколов, телом своим в кровать меня вдавливая. — Расслабься, милая, — мочку нарочно губами задевает. — Ты маленькая для меня.
— Значит, у тебя не только самомнение гигантских размеров? — усмехаюсь и утыкаюсь лбом в покрывало. Я достаточно мокрая и пьяная, меня ничем не напугаешь. Поэтому я глубоко вздыхаю и только мычу, когда Соколов заполняет собой.
Чувство иррациональности происходящего не отпускает. Пашка шлепает по ягодицам. Вскрикиваю, дергаюсь, но руки тут же на талию ложатся и не дают пошевелиться. Соколов не торопится, смакует момент, и я затихаю, позволяя ему наслаждаться. Сама тоже тону в похоти, так до конца и не выплыв после первого оргазма.
— Ты чертова кошка, — хрипит, плавно наращивая амплитуду. Неторопливо входит, вынуждая почувствовать каждый сантиметр, и до невозможного медленно выходит, почти лениво толкаясь обратно.
Захлебываюсь в его нежности. Она такая искренняя, что сразу в сердце попадает и контрольным выстрелом в голову летит. Пашка настоящий, отдает себя в попытках меня вылечить. А я нагло беру, пользуюсь, заполняя себя им без остатка. Имя опять пробую, нас обоих доводя до исступления, потому что с новыми толчками в душе что-то отзывается.
Я больше не пытаюсь навстречу двигаться — позволяю себя трахать так, как Соколову хочется. Стоны только громче становятся, и шлепки наших тел хлесткие, будто мы в борьбе сталкиваемся, заранее проиграв друг другу. Пашке нравится подавлять, но он удивительно не ломает, а всю ответственность себе забирает, оставляя концентрированное наслаждение.
Соколов собой заполняет весь мой внутренний мир. Лопатки кусает до боли, едва не выгрызая из меня привязанность к Родину. Тянет за волосы к себе и губы жалит поцелуем. Языком во рту моем хозяйничает, не давая вдохнуть. Задыхаюсь Пашкой, его слишком много. Он напористый, останавливаться не хочет, сильнее вдалбливается с каждым размашистым движением.
Пальцы его позвонки мои пересчитывают, надавливая. Соколов меняет угол проникновения и, поймав мой низкий стон, из груди рвущийся, задерживает меня в таком положении. Давит на поясницу, снова по ягодицам шлепает, повторяя движение, пока звуки не сливаются в бесконечный гул, подпитывающий мое возбуждение.
— Паша. Паша. Паш! — летит с губ вперемешку со стонами, но Соколов и не думает прекращать пытку.
— В тебя хочу, — хрипит и кожу на шее губами втягивает.
Качаю головой. Сил ответить нет. Они все куда-то испаряются. Я будто буквы забываю, оставляя себе лишь те, что в имя Соколова складываются, и сладкое протяжное «м-м-м».
Пашка не отвечает, только ускоряется. Толкается рвано, часто, резко. До основания входит с глухим шлепком, отстраняется, и повторяет по новой. Отпускает меня, и я безвольно падаю на кровать, лбом в матрас утыкаясь.
