Меня накрывает второй раз так же сильно, ярко и остро, как и в первый. Лихорадит, сознание плывет, и по телу волны хлещут. Я по инерции на член Соколова насаживаюсь, подпитывая второй оргазм. Ноги становятся ватными, а я — очень чувствительной. Внутри горит и пульсирует, и я подставляюсь, принимая удобную для Пашки позу. Он что-то шепчет о податливости и хорошем поведении, но слова его до меня будто через толщу воды доходят.
Я только Соколова чувствую в себе, его бешеный темп, жадные движения и агрессивную хватку. Он кончает на мою поясницу и, растерев ладонью сперму, падает рядом, тяжело дыша. Не смотрю на него, утыкаюсь лбом в крепкое плечо и ровнехонько дышу.
Что между нами произошло только что? Почему все было так хорошо? Почему я не думала о любви к Родину? И как, черт возьми, пропустила отсутствие презерватива. Хочется возмутиться и поколотить Пашку. Наорать, что воспользовался мною и чуть не довел до неотвратимого. Я приподнимаюсь, собираясь все ему высказать, но Соколов меня сгребает в огромные ручищи, носом трется о плечо и ключицы и тихо, но строго говорит:
— Молча полежи.
И глупая Алёна слушается, вместо того чтобы выставить Пашку из своей квартиры. Прикрываю глаза, успокаиваясь. Близость больше не пугает, Соколов не давит, только к себе крепче прижимает, будто я испарюсь куда-то. Дыхание его выравнивается, и под мерное сопение я проваливаюсь в сон, надеясь, что Родин мне не приснится.
4. Глава 4
Утро врывается в мое сознание мерзкой мелодией будильника. Причем не моего. Открываю глаза и тут же жмурюсь обратно. В горле сухо, слюна не помогает унять неприятное ощущение. Голова, кажется, треснет сейчас, а тело… меня будто перемололи и в похожу на меня девушку сложили.
Зачем напилась до такого состояния? Теперь буду полдня все, что произошло вчера, вспоминать.
О, нет.
Осознание произошедшего накатывает мерзкой тошнотой. Жар по телу бежит иголками, поджимаю губы и закрываю глаза, которые врезаются в Соколова, который в отличие от меня выглядит достаточно бодро. Он поднимается с кровати, быстро влезает в штаны и застегивает молнию. Смотрю на его спину и не понимаю, в какой момент меня угораздило упасть в его объятия и утешаться. Мерзко на душе, но не от того, что ночь с Пашей провела. С ним, наоборот, спокойнее было.
Он поворачивает голову, и я жмурюсь, попутно морщась от головной боли. Уходи уже, Соколов, мы не должны видеться. Творить безумства ночью — это одно, а вот мило беседовать утром уже совершенно другой уровень. И наши взаимоотношения не предполагают перехода туда, ведь у них короткий срок годности.
— Можешь не притворяться, я слышал, как ты проснулась, — издевается надо мной изверг. — И не делай такое страдальческое лицо, ночью тебе все очень даже нравилось.
— Ты обещал уйти до того, как я проснусь, — припоминаю наш странный разговор между поцелуями, от которых до сих пор горят губы. Закрываю лицо ладонями. Не надо меня разглядывать. Никакой романтики, никаких иллюзий. Это лишнее.
— А ты обещала не страдать, так что один-один, — без ножа режет правдой, летящей в лоб. Все же нахожу в себе силы посмотреть на утреннего мучителя. Паша надевает майку, и я короткое мгновение любуюсь подтянутым, хоть и слишком сухим на мой вкус, телом, а после, закутавшись в одеяло, делаю вид, что ищу свою одежду, которая соседствовала на полу вместе с его. — Может, по кофе? — он усмехается, бросает мне толстовку и выходит из комнаты. — Жду тебя на кухне, — как будто это я у него в гостях.
