Когда она ушла из лаборатории? Когда Джимми пошел в школу «ОрганИнк», в первый класс, на полный день. Странно: если она хотела сидеть дома ради Джимми, почему бросила работу, как раз когда он перестал бывать дома? Джимми так и не понял, почему, а тогда был слишком мал и даже не задумался. Знал только, что Долорес, няню с Филиппин, которая раньше у них жила, уволили, и он очень по ней скучал. Она называла его Джим-Джим, улыбалась, смеялась, готовила яйца, как ему нравится, пела песенки и баловала его. Но Долорес пришлось уйти, потому что теперь с ним всегда будет его настоящая мама – мол, это же хорошо, – а ведь никому не нужны две мамы, правда?
Нет, нужны, думает Снежный человек. Еще как нужны.
Снежный человек ясно видит свою мать – мать Джимми, – как она сидит за кухонным столом, все еще в утреннем халате, а он возвращается из школы обедать. Перед мамой стоит нетронутая чашка с кофе, мама смотрит в окно и курит. Халат ярко-малиновый – Снежный человек до сих пор нервничает, когда видит этот цвет. Как правило, мать не готовила обеда к приходу Джимми, и ему приходилось все делать самому, а она только сухо распоряжалась («Молоко в холодильнике. Справа. Да нет же, справа. Ты что, не знаешь, какая рука правая?»). Голос такой, будто она смертельно устала; может, она устала от него. А может, больна.
– Ты что, заразилась? – спросил он однажды.
– Ты о чем, Джимми?
– Как клетки.
– А, понятно. Нет, я не заразилась, – ответила она. Помолчала и прибавила: – А может, и да. – Но взяла свои слова назад, увидев, что его лицо искривилось в преддверии плача.
Больше всего Джимми хотелось рассмешить ее – чтоб она была счастливой, как раньше, такой, какой он ее, кажется, помнил. Он рассказывал ей забавные истории про школу, иногда приукрашивал, чтобы было смешнее, или просто выдумывал. («Кэрри Джонсон покакала прямо на пол».) Он прыгал по комнате, сводил глаза к переносице и кривлялся, как обезьяна, – проверенный в школе трюк, безупречно срабатывал на мальчиках, а порой и на девочках. Джимми мазал себе нос арахисовым маслом и пытался слизнуть. Чаще всего такие выходки мать нервировали: «Это не смешно, это отвратительно». «Джимми, перестань, у меня голова от тебя болит». Но иногда ему удавалось выдавить из нее улыбку, а то и не одну. Не угадаешь, что подействует.
А иногда она готовила ему настоящий обед, настолько помпезный и торжественный, что Джимми пугался – не знал, по какому поводу такая красота. Столовые приборы, бумажные салфетки, – цветные бумажные салфетки, как на праздник, – сэндвич с арахисовым маслом и вареньем, его любимый, только открытый и круглый. Лицо из арахисового масла с улыбкой из варенья. В такие дни мама обязательно аккуратно одевалась, помада на губах – отражение улыбки на сэндвиче, мама просто лучилась вниманием, слушала его глупые истории и смотрела прямо на него, глаза – синее не бывает. В такие дни мама напоминала ему фаянсовую раковину: чистую, холодную и сверкающую.
Он знал, что обязан восхититься ее старанием, и тоже старался.
– Ух ты, мой любимый, – говорил он, закатывая глаза и потирая живот. Он изображал голод, явно переигрывая. Но бывал вознагражден: она смеялась.
Взрослея и набираясь хитрости, Джимми начал понимать: если нельзя добиться одобрения, то можно вызвать хоть какую-то реакцию. Все лучше тусклого голоса, пустых глаз и усталого взгляда в окно.
