Орловы. На службе Отечеству - страница 23

Впрочем, не знаем, насколько бдителен был Степан Васильевич. Может быть, оба – Орлов и соглядатай Перфильев – только делали вид, что «всё спокойно»?

Екатерина знала: она может опираться на четыре десятка участвующих в заговоре офицеров лейб-гвардии (в их числе и Фёдор Орлов, окончивший, как и старшие братья, Шляхетный корпус и совсем юным отличившийся в Семилетней войне; сейчас он – в Семёновском полку поручиком) и на десять тысяч солдат трёх полков. Это – не считая высших сановников империи: воспитателя наследника Павла Петровича Н. И. Панина, будущего московского губернатора М. Н. Волконского, президента Академии наук гетмана Войска Запорожского К. Г. Разумовского.

Екатерина нигде напрямую не говорит о степени своей вовлечённости в составившийся заговор. Но целый ряд документов свидетельствует: всё знала, была вовлечена, делала, что могла, в пользу заговора, даже сносилась с зарубежьем в поисках средств для гвардейцев. Супруга она не любила, а почти ненавидела, зато сразу полюбила власть, которая перед нею брезжила, но в руки пока не давалась. В тех же записках она, заметно преумножая бесспорные недостатки и пороки Петра III, постарается безжалостно представить его настоящим дегенератом, идиотом, только и знающим, что играть в солдатики.

Хватило бы и только этого анекдота (в старом, историческом значении слова, которым обозначали забавное или странное происшествие, казус): «Однажды (…) я вошла в комнату Его Высочества и была поражена представившимся зрелищем. Посередине кабинета (…) была повешена огромная крыса. Я спросила, что это значит, и получила в ответ, что крыса эта совершила уголовное преступление и по военным законам подверглась жесточайшему наказанию, что она забралась на бастионы картонной крепости, стоявшей у него на столе в этом кабинете, и на одном из бастионов она съела двух поставленных на стражу часовых из крахмала, что за это он приказал судить преступницу военным судом, что его собака-ищейка поймала крысу, которую немедленно затем повесили с соблюдением всех правил казни и которая в течение трёх суток будет висеть на глазах публики для внушения примера. Я не могла удержаться от хохота, выслушав эту удивительную нелепость; но это очень не понравилось великому князю, и видя, какую важность придаёт он казнённой крысе, я ушла и сказала, что как женщина ничего не смыслю в военных законах. Но он не переставал дуться на меня за тот хохот и за то, что в оправдание крысы я говорила о необходимости, прежде чем вешать её, расспросить и выслушать её оправдание».

Положим, давняя позорная смерть крысы и не стоит заговора против ещё не успевшего короноваться, но всё же самодержца.

Гвардейцев, особенно Григория Орлова и его братьев, наверняка мало заботило и то обстоятельство, что Пётр предпочитал и в супружеской спальне играть в «куклы и другие детские забавы», которые ему исправно доставляла его камерфрау. Заговор был движим совсем иными мотивами.

Единственное, что могла положительно оценить элита империи из действий императора, это подписанный им «Манифест о вольности дворянства», который не только полностью освобождал дворян от физических наказаний, что раньше водилось. Внук Петра Великого (между прочим, это определение включалось в титул Петра III, и выпустить на письме эти слова было чревато большими неприятностями) отменил введённую дедом обязательную и поголовную повинность служить государству. Теперь дворянство могло не служить вообще, однако привилегии за ним не только оставались, но и расширялись, включая право практически беспрепятственного выезда из страны и право свободно распоряжаться своими владениями даже для неслужилых. «Манифест», собственно, обеспечит России появление в будущем тех самых знаменитых «двух непоротых поколений», которые насчитает Александр Иванович Герцен. «Непоротые» – значит, такие, в ком, по Пушкину, «сердца для чести живы», а умы открыты для высоких ценностей. И уж во всяком случае «непоротые» если станут служить Отечеству, то не за страх, а за совесть, и так, как они понимают благо Отечества, а не как им велят.