Оружейник из Милана - страница 19

После этих слов монарх умолк и задумался, склонив голову на вздымавшуюся грудь.

– Сир, – наконец произнесла герцогиня, по-прежнему не в силах совладать с волнением, – а знаете, это ведь страшный сон.

– В самом деле страшный, душа моя. Вы догадались, кем был вошедший в мою опочивальню молодой человек?

Герцогиня задрожала.

– То был наш ребенок, – со вздохом сказал Франциск I.

При этих словах лицо герцогини покрылось смертельной бледностью.

– Сир! Сир! – потрясенно говорила она. – Не произносите никаких имен… Это дитя мертво, вам прекрасно об этом известно… Разбойники похитили его у меня на большой дороге, ведущей из Турина в Геную… Они, несомненно, его убили… Ах! Но все же я всегда испытывала какие-то странные, ужасные подозрения и сомнения…

– Подозрения? – грустно сказал король. – И кого здесь подозревать? Разве что этих презренных цыган?

Герцогиня, вся дрожа, ответила:

– Человека, которому моя любовь к вам нанесла оскорбление… моего мужа!

Глаза старого короля полыхнули грозным огнем.

– Ох! – произнес он. – Если бы я был уверен, что кто-то сознательно поднял руку на сына короля Франции, то сам бы поджег костер, который повелел бы приготовить для преступника на Гревской площади…

Герцогиня опустила голову; при упоминании имени мужа, этого страшного человека, который вот уже двадцать лет втихомолку строил козни и проклинал правителя, к чьим ногам его приковывали долг, уважение и почтение, она пришла в трепет. Нет никаких сомнений в том, что в будущем, после смерти короля, она больше всего боялась попасть в руки своего злобного мужа, это был один из самых затаенных ее страхов.

А смерть Франциска была близка, и его бледное лицо красноречиво об этом говорило.

Король впал в состояние глубокой задумчивости и пребывал в нем несколько минут, в течение которых герцогиня не осмелилась его побеспокоить.

Затем он резко поднял голову и сказал:

– Мадам, полагаю, что дни мои сочтены и смертный час мой уже близок…

– Сир… сир… откуда эти мрачные мысли? Откуда эти безумные страхи? Вы же по-прежнему молоды и полны сил!

На бледных губах короля появилась печальная улыбка.

– Мне пятьдесят три года, – сказал он, – для обычных мужчин – это зрелый возраст, возраст расцвета сил; но для королей это старость… Корона, которая в течение тридцати лет венчала мое чело, была настолько тяжелой, что вес ее придавил меня к земле и теперь тянет за собой в могилу, из-за нее я сейчас стою перед бездонной пропастью… Ведь вам, герцогиня, известно, что смерть околдовывает, она притягивает к себе тех, кто не осмеливается взглянуть ей в глаза… Но ведь я столько бравировал ею и презирал ее! Разве в ночь накануне битвы при Мариньяно я не спал под лафетом пушки? Разве я, перед тем как сложить шпагу перед мясником в битве при Павии, не звал ее, не бросал ей вызов? Все это, бедная моя герцогиня, изнашивает слабое человеческое тело, какой бы сильной ни была заключенная в нем душа. От всего этого чело и сердце бороздят преждевременные морщины, волосы начинают серебриться сединой, а мысль становится тяжелой и неповоротливой. Я стар, мне кажется, что я прожил почти сто лет. И я чувствую, что скоро умру…

Герцогиня закрыла лицо руками, чтобы скрыть свои слезы.

– Душа моя, – продолжал Франциск I, – поклянитесь мне…

– Говорите, сир, говорите… – шептала мадам д’Этамп, – подавляя рвущийся наружу стон.

– Говорят что те, кто стоит на пороге смерти, обладают редким даром предвидения и что с приближением высшего часа перед ними приподнимается завеса будущего… Ну что ж! Герцогиня, если это правда, то я, слово короля, утверждаю, что сын мой жив и что вы его еще увидите…