Оружейник из Милана - страница 21

– Сколько мне осталось?

– Может быть восемь дней… может быть…

При этих словах Мирон умолк.

– Продолжай! – властно молвил король.

– Может быть больше… – закончил свою мысль лекарь.

– Ну хорошо! Днем больше, днем меньше – какая разница! Мирон, я хочу умереть в Лувре, под балдахином своей кровати, под золотистым пологом с изображенными на нем лилиями, в этой королевской обители, которая благодаря мне стала такой изумительной и великолепной, посреди огромного Парижа, который приветствовал меня и хлопал в ладоши, когда я возвращался в его стены на следующий день после сражений. Меня можно перевезти в Париж?

Мирон, казалось, на несколько мгновений задумался, затем пристально, с пытливым вниманием врача, изучающего течение болезни, всмотрелся в бледное, изможденное лицо.

– Да, – наконец ответил он, – в паланкине.

Король вздохнул.

– Значит, я больше никогда не вдену ногу в стремя? – грустно произнес он. – И меня больше никто и никогда не увидит в седле? Ох! Боже мой! Боже мой! Быть королем и умереть прикованным к постели… Солнце Мариньяно, мрачный закат Павии, где вы?

– Сир, – покачал головой врач, – вы преувеличиваете представление о состоянии вашего здоровья. Вы можете прожить еще много дней. И как знать? Быть может, случится чудо… И если Господь сохранит народу такого короля как вы, разве не будет это самым великим, самым могущественным чудом…

Франциск молча протянул Мирону руку.

– Я не вижу никаких препятствий для того, чтобы доставить вас, Ваше Величество, в Лувр, но только при одном условии… Что вы немного отдохнете после треволнений минувшей ночи.

– Значит, мне нужно поспать?

– Хотя бы несколько часов, сир.

И Мирон подал герцогине условный знак, который та прекрасно поняла.

– Мирон прав, – сказала она, – Вашему Величеству необходим отдых.

– Так тому и быть! – утомленно вздохнув, ответил король. – Прощайте, герцогиня…

– До свидания, сир, и до скорого, – сказала она, поднося руку Франциска к губам.

Мирон продолжал изучать лицо короля с упорным вниманием, столь присущим глашатаям науки. Про себя он говорил:

«Через два дня короля Франции будут звать не Франциск I, а Генрих II… наш король – уже мертвец».

Расстроенная герцогиня д’Этамп, с сердцем, преисполненным самых мрачных предчувствий, направилась к Екатерине Медичи, которая вернулась в свои покои и с нетерпением дожидалась новостей о короле.

– Ах! Мадам! – сказала герцогиня, входя в комнату. – Через несколько часов Франция подвергнется суровому испытанию… король умирает!

Екатерина вскрикнула и стала совершенно бледной…

– Боже мой! Боже мой! – в страхе сказала она. – И я что же, стану королевой?

– Увы!

– Королевой только на словах! – с горькой иронией в голосе прошептала юная принцесса. – Королевой смехотворной и не обладающей никакой властью; живой статуей, восхищение которой будут выказывать устами, но отнюдь не сердцем; лживым идолом, в могущество которого никто не будет верить…

– Мадам…

– Ах! – воскликнула принцесса, губы которой растянулись в легкой усмешке, выдававшей всю ее боль. – Разве вы не видите, что уже сегодня возводится пьедестал, на который взойдет герцогиня де Пуатье? Разве вы не видите, что уже сегодня все эти изголодавшиеся прихлебатели будущей королевы, все эти тщеславные, надменные и полные ненависти дворяне, которых бремя долга делает столь нетерпеливыми, толпятся в передней этой фактической правительницы, которая, узурпировав власть, будет затмевать мое истинное величие?..