– Ваш сын с приятелями изнасиловал мою жену, убил моего ребёнка…
– Прекратите, в конце концов! – шарахнул по столу Вальяжный. – Это ваши бредни. Даже из Москвы приезжали, разбирались – что вам ещё надо? Я понимаю, у вас горе, но ведь и других понимать надо…
– Где ваш сын? Я хочу с ним поговорить.
– Я же сказал: сына моего в городе нет, он – далеко. И в последний раз предупреждаю: если вы не оставите нас в покое – пеняйте на себя.
– Что, в психушку упрячете?
– В психушку не в психушку, но меры примем.
Борис вдруг издевательски осклабился прямо в лицо Вальяжному:
– А если я меры приму, а?
Тот посмотрел напряжённо, пытаясь понять. Раздражённо-брезгливо махнул рукой.
– Всё, не хочу вас больше слушать! До свидания.
– До сви-да-ни-я, – многозначительно, растягивая слова, ответил Борис. – Вот именно: до сви-да-ни-я!
Он встал, отпихнув стул ногой, пошёл к двери, взялся за сверкающую бронзой ручку, но внезапно обернулся и, сквозь слёзы, прорычал:
– Не-на-ви-жу!
Вышел и наотмашь саданул массивной резной дверью.
* * *
Несколько дней после того визита к Вальяжному Борис ходил задумчивый, отстранённый, угрюмый сверх меры.
Как-то они сидели с Надеждой в креслах, отрешённо уставившись в булькающий и мерцающий телеящик. Молчали. Они с того дня теперь всё больше молчали, избегали встречаться взглядами, словно воздвиглась меж ними стена – прозрачная, проницаемая, но вязкая, плотная. Борис вдруг встал, прошёл на кухню, пошарил по шкафам, в ящике стола. Вышел на лоджию, поискал в коробке с инструментами. Куда же он запропастился?
Наконец нашёл – складной ножик-«белочку» в кожаном чехле. Снял чехольчик, попробовал пальцем лезвие. Нашарил в инструментах оселок, прикрыл плотнее дверь на кухню, принялся шаркать. Время от времени прислушивался – не идёт ли Надежда?
Лицо у него было сосредоточенным, решительным, злым.
3
Искал он долго – несколько недель.
Что сына Вальяжного, как он его крестил – Сынка, в городе не было, Борис поверил. Действительно, папаша услал его от греха подальше. Значит, пока оставались двое – Пацанчик и Мордоворот. И того и другого он видел лишь единожды, уже после, но запомнил шакалов намертво. Только вот адресов их и анкетных данных у него не имелось, да и не надо их разузнавать – светиться не стоит. Всё надо делать без шума.
Борис, выпросившись в отпуск пораньше, с утра до вечера рыскал по городу – по рынку, стадиону, пивнушкам, пляжам… Всматривался в лица парнишек и парней.
Бесполезно.
В субботний вечер он забрёл в городской сад. Вечер был прекрасен. Борис мельком заметил это, пару раз глубоко вдохнул пьянящего воздуха – цвела сирень. На летней площадке раскручивались танцы. Гремели барабаны и тарелки, визжали и стонали трубы-саксофоны – толпа прыгала, потела.
Борис бродил вокруг танцплощадки, высматривал. Внезапно – он услышал – сзади него один парнишка сказал другому:
– Глянь, мусор переодетый, что ли? Кого-то вынюхивает. Может – замочим?
Борис развернулся, вперился прямо в глаза оболтусу. Тот, худой, длинный, в варёнках и майке, заробел, забыл про жвачку, отступил за своего приятеля. Борис качнулся к ним, сжав кулаки, и вдруг узрел за их спинами Пацанчика. Тот, пьяненький, тупо лыбясь, прижимал к себе курносую размалёванную девчушку, тащил её на танцверанду. Борис чуть не кинулся к ним, но сдержался, отвернулся, отступил в тень. Два приятеля, намеревавшиеся его «замочить», наверняка приняли его за психа.
