Осакские рассказы. Избранная проза - страница 2

Он был в прекрасном настроении. С этого года в первый день праздника гостям подавали спиртное, и с утра он уже успел изрядно выпить, угощая посетителей фразами вроде: «Ну-ка, выпейте хоть одну!».

– Па-ап, ну что ты! – дочери засмеялись, пряча лица в длинных рукавах.

Масаэ хотела сделать мужу замечание за вульгарные слова – всё-таки дело касалось замужества дочерей. Но, к счастью, вокруг были только свои. Если бы кто-то посторонний… Впрочем, она промолчала. Однажды, когда она осмелилась перечить пьяному Гонъэмону, это кончилось для неё плохо.

– Эй, организуйтека нам нагауту! «Одноглазого самурая Исимацу» в исполнении Торадзо! Торадзо – мастер! У него голос, что надо!

В его речи смешались осакский и кисюский диалекты. Ни слова, ни содержание не могли понравиться девушкам. «Нагаута – это же так пошло», – подумали они про себя. Огласила это мнение, как всегда, Нобуко. Семнадцатилетняя, в очках. За ней давно закрепилась репутация «высокомерной». И сейчас она не могла не продемонстрировать это своё качество.

– Мы хотели поставить «Венгерскую рапсодию» Листа. Нагаута – это пошло.

Её речь была смесью токийского и осакского говоров.

– Ладно, сейчас поставлю! – Нобуко встала, и сёстры тут же последовали за ней.

Масаэ поправила пояс на кимоно Тимако.

– Что за высокомерие! – проворчал Гонъэмон. – Разве может быть что-то лучше пианино? «Пин-пон, пин-пон»… Масаэ, зачем ты их заставляешь учить эту ерунду?

Все, кроме Масаэ, согласились с ним. Она слегка надулась. Остальным же сакэ показался ещё вкуснее. За столом сидели Итидзиро с женой, Дэмсабуро с женой, Санкио и бывший слуга Харумацу. Последний наслаждался напитком больше всех. Его женили на горничной из дома Дзико по настоянию Масаэ, и теперь жена, выполняя её указания, помыкала им, лишая всякого авторитета в доме. Поэтому тот ненавидел Масаэ. Хотя были и другие причины. Но сейчас главной была именно эта женщина. То, что его жена на сносях и сегодня не пришла, тоже добавляло удовольствия от выпивки.

Жена Санкио лишь ненадолго заглянула, сославшись на грудного ребёнка, и сразу же ушла. Это слегка испортило Масаэ настроение. Она давно злилась на неё за высокомерие, которое та, якобы, проявляла из-за своего благородного происхождения. Но когда Масаэ услышала слух, что та на самом деле приёмная дочь и вообще неизвестно чья незаконнорожденная, то чуть не прыгала от радости.

– Не скажи, брат, – вдруг вступился Санкио, – сейчас без пианино никуда…

Он чутко улавливал настроение Масаэ. Его голос, обычно и так неприятный, в такие моменты становился особенно слащавым – жёлтым, как гной. После гайморита он навсегда сохранил гнусавость. Хотя в целом его голос трудно было назвать приятным, сейчас Масаэ он показался сладчайшей музыкой. Ранний уход его жены был забыт.

– Тише, тише! – воскликнула жена Дэмсабуро.

Началось исполнение нагауты.

Жена Дэмсабуро была худощавой, с невыразительными чертами лица, но любила веселье. Кроме напевания старых песенок, у неё было лишь одно увлечение – коллекционирование фотографий безликих красавцев-актёров. Хотя в кино она никогда не ходила – Дэмсабуро не разрешал. Недавно они наняли служанку, но та быстро уволилась. Под началом такой трудолюбивой хозяйки ей было невыносимо. Уходя, девушка плакала: «Ради чего живёт наша госпожа?».

Дэмсабуро был отъявленным гулякой, и жена страдала от этого пятнадцать лет. Гонъэмон знал об этом, но никогда не утешал её лично. Хотя переживал. Он часто говорил Дэмсабуро: «Я даю деньги не тебе, а Охацу». Её звали Хацуно. Гонъэмон явно благоволил к ней. «Без Охацу в доме Дэмсабуро был бы полный бардак», – часто говорил он, и это было правдой.