– А бабушка? – тихо спросила я. – Ей-то понравилось, как поместили ее работу? Приятно было Настасье Терентьевнее, что посмотреть на картину ездят издалека?
Антон вздохнул:
– Бабуля с того вечера уж больше не вставала. Поэтому не могла видеть, где именно в клубе ее вышивку повесили. А про комиссии из разных городов, которые хотели увезти из деревни картину, я ей рассказывал. Она на это улыбалась весело, головой качала. Но не удивлялась славе своей работы: знала ей цену. Бабушка слабела и слабела. А где-то за неделю до смерти подозвала маму к себе и говорит: «Мариша, я уйду от вас скоро. Одежду умершего принято за упокой его души соседям раздать. Так вот помни: шаль свою, которой я Антонюшку от волков уберегала, себе возьми. Ты теперь одна хозяйкой в доме остаешься. Значит, тебе, хранительнице семьи, и платок мой носить предстоит…» Бабушка маме еще что-то говорила, но я с горя не мог дослушать из соседней комнаты – убежал во двор. И тогда, и потом не хотел верить, что баба Настя умрет. Считал, что она обязательно выздоровеет! Как это может быть, думаю? Я, мама, папа – мы будем жить, а она, добрая и милая, – нет? Дальше вы знаете. Я уже рассказывал, как бабуля со мной перед смертью прощалась: детство свое военное вспоминала и пионерский галстук дарила. Мама сделала по-бабушкиному: шаль ее себе оставила. Носила она тот платок с гордостью, любила его. Я тоже после смерти родителей в месяцы, оставшиеся до пожара, часто галстук из стола вынимал и гладил, бабу Настю вспоминал. Ну, вы знаете: дом-то надо было протапливать. Вот я и перебирал иногда знакомые вещи – будто при этом рук мамы, и папы, и бабули касался… Но все это сгорело, ребята, вот что страшно! Одна лишь картина в клубе от моей бабушки и осталась. Но ее оттуда взять себе на память нельзя, сами понимаете. Она – общественная, нашей деревне бабушкой завещанная.
– Картина – это, конечно, прекрасно, – сказала я. – Но она – не единственная ценность, которая осталась на Земле от твоей бабы Насти.
– А разве есть что-то еще? – удивился Акимов.
– Не что, а кто, – Ковалева ласково потрепала пончика по затылку. – Это ты, Антон, – ее обожаемый и единственный внук. Бабушка тебя чудом от волков спасла – можно сказать, сердце свое внучонку отдала и ни капли о том не жалела! Мне кажется, баба Настя, Антон, для любви и для красоты жила.
– И тебе, между прочим, то же завещала, – кивнул Иноземцев. – Я помню, она говорила: нет большей радости, чем другим что-нибудь от души дарить.
Акимов загорячился:
– А я по-твоему, Ковалева, жмот упертый? Вот хочешь, Санек, сейчас пиджак сниму и тебе отдам? Да я для друга – все, что могу!
Мы со Светкой фыркнули: надо же, как карапуз раздухарился! Ведь не столь давно, помнится, он утверждал: дружба дружбой, а табачок врозь. И важно цитировал высказывания своего дяди Коли – крутого бизнесмена, который внушал племяннику: дружить надо только с тем, с кем выгодно.
– Нет, Антоха, не хочу, – ответил Саня. – Осень стоит. От реки холодом потянуло. Замерзнешь ты в одной рубашке, а я не зверь. Но за предложение спасибо.
