Осень давнего года. Книга вторая - страница 35

Ох, что было на следующий день, когда деревенские узнали о произошедшем! Как раз воскресенье наступило, и к нам домой шли целыми семьями: поздравляли с победой над волками, хвалили папу и бабушку, а меня гладили по голове и рассматривали, будто невидаль заморскую. Теперь вам понятно, как бабушкина шаль меня спасла? И почему я обрадовался, когда Страх увидел – он ведь мне показался старым знакомым! Платок нам на другое утро тетя Надя Черемнова принесла: волки встретили меня и бабулю возле их ворот, и шаль осталась там лежать. Баба Настя сначала удивилась, что звери ее не порвали, а потом вздохнула и говорит: «Наверное, некогда им было с моей шалкой разбираться. Волки за мной и Антонюшкой во весь дух понеслись, боялись добычу упустить. Ан не вышел у них номер: сынок мой старшенький сам с ними разобрался!» Улыбнулась радостно и вдруг побледнела, за сердце схватилась. Папа с мамой усадили ее на стул, спрашивают, что случилось: до того дня бабуля никогда на сердце не жаловалась! А она вздохнула и говорит: «Очень я, деточки, вчера за Антонюшку испугалась. Думала, не быть живым внучку моему дорогому. Я, честно сказать, и к волкам-то кинулась сначала с надеждой, что они меня, старую, грызть станут, а малец в это время утечь успеет. Для того и платок с себя сорвала – чтобы легче было зверям до меня добраться. Голодные же оба, думаю, – вот и не утерпят, бросятся на еду, а Антонюшка спасется. Сама не знаю, как это вышло – по наитью, наверное, – что глаза-то им я шалью завесила, а они и притихли. Оказалось, к добру я это сделала! Только вот сердчишко-то мое, признаюсь вам, этой ночью сильно болело. Что ж, видно, и ему выходит срок». Родители мои руками замахали: что ты, мама, не думай о таком! Вылечишься, и все с твоим сердцем будет хорошо!

Но вышло все же по-бабушкиному. Лекарства ей не помогли. Прожила она после того случая только два месяца и умерла.

– Как жалко, – вздохнула Светка. – Добрая была у тебя бабушка и совершенно бесстрашная!

– Значит, вышивка так и осталась недоконченной? – спросила я.

– Почему это? – приосанился Антон. – Ты забыла, Костина: у бабушки был я!

– И что ты сделал? – хмуро поинтересовался Иноземцев.

– Да я в то воскресенье места себе не мог найти. Наши деревенские идут один за другим, поздравляют, радуются, что мы с бабушкой смерти избежали. Баба Настя кивает им, улыбается, рассказывает про вчерашнее – каждому же интересно точно узнать, как все было. А я-то вижу: бледная она, говорит через силу, дышит странно – со всхлипами. Мама ей то и дело что-то в воду капает и подносит. Как соседи за порог – бабуля за сердце хватается и к себе в спаленку идет, падает там на кровать. А Мурка – за ней, ложится сверху прямо бабушке на грудь и урчит. Она у нас всегда так делала, когда кто-нибудь хворал – грела ему больное место, лечила по-своему, по-кошачьи. А я смотрел на это и думал: «Я один виноват в том, что вчера произошло. Понесло меня на ночь глядя в библиотеку! Хотел бабушке помочь, а получилось – навредил ее здоровью. Вон она как мучается, а мне, дурачку, все трын-трава! Сердце-то у меня молодое, крепкое – что ему сделается? Что ж получается? И ниток я бабушке у хозяйки Медной горы не заработаю; не придумал пока, как ее весной найти. И сердце бабе Насте теперь лечить надо – из-за меня, рохли! Не смог я сам с волками сразиться, растерялся, струсил!» Так я целый день себя ругал, плакал возле бабули, просил ее меня простить за вчерашнее, а она меня по голове гладила и шептала: «Не мучь себя, Антонюшка. Ни в чем ты передо мной не провинился. Иди-ка вон лучше стихи повтори, что в субботу учил. Завтра расскажешь, „пятерку“ получишь – вот мне и радость будет». Стихотворение мне, сами понимаете, на ум не шло, хоть я в угоду бабуле и старался, бубнил его на разные лады. Вечером начал складывать учебники в портфель. И тут мама Марина ко мне подходит, подает деньги и говорит: «Это тебе на завтраки в школу. Не забудь передать Нине Николаевне. Декабрь уже начинается. Надо было, конечно, раньше заплатить за твое питание, но никак не получалось: папе зарплату задерживали, только вчера выдали». Я сначала деньги машинально в кармашек положил, начал папку с тетрадями завязывать. И тут как подпрыгну от радости! Понял я, ребята, что запросто могу сам бабушке помочь – без всякой волшебницы. Ведь я имею право решать, кушать в школе или нет, правда? Деньги выданы лично мне – я ими и распоряжусь, потратив на доброе дело! Но надо было еще упросить Нину Николаевну, чтобы она не стала потом расспрашивать маму, почему я не сдал деньги на питание и не хожу в столовую завтракать. Утром я прибежал в школу самый первый, чтобы наедине поговорить с учительницей. И успел рассказать ей все: и про бабушкину вышивку, и про хозяйку Медной горы, и про наш с бабушкой поход в библиотеку, и про то, что не нашел волшебную ящерицу в энциклопедиях! О происшествии с волками Нина Николаевна знала, а о болезни бабы Насти еще нет – как и о том, конечно, на что я хочу потратить свои деньги. Она меня очень внимательно выслушала. Потом спросила: «А выдержишь ли ты, Антоша, целый месяц без завтраков? Я ведь знаю: покушать ты любишь. Обычно впереди всех в столовую бежишь. Нитки для бабушкиной мечты – дело благородное, и в этом я тебя готова поддержать. Но ведь придется всерьез поголодать! Готов ли ты к такому испытанию?» Я говорю: «Конечно, готов! Да бабе Насте сейчас, может, эти нитки еще больше в радость будут, чем раньше. Она вчера, как последний гость от нас ушел, легла у себя и уж больше не вставала – сказала, что больно ей двигаться из-за трепыхания сердца. А сегодня утром родители уехали в район за врачом. Перед их уходом я слышал, как мама просила бабушку соблюдать постельный режим и ничего по дому не делать. А баба Настя терпеть не может лодырничать! Так, может быть, пока она болеет, ей и останется только одна радость – вышивать. Представляете, Нина Николаевна, как тут мои нитки пригодятся? Да я ради бабули не только завтракать – и обедать бы отказался, лишь бы ей хорошо было! А голодать полезно – вон я какой толстый». Учительница покачала головой, улыбнулась и обещала ничего не говорить родителям. Я сразу после школы дунул в магазин, купил золотые и серебряные нитки – и домой! Прибежал. Мамы с папой нет. Бабуля, как я и думал, лежит грустная-прегрустная. Оказалось, доктор уже был, выписал ей кучу лекарств и тоже, как и мама, не велел вставать. Бабушка говорит мне: «Как же я, Антонюшка, целыми днями лежать буду? Не умею я этого. Предстоит мне скука смертная, а не жизнь!» И тут я – раз! – вынимаю из-за спины две катушки и подаю ей. Бабуля на нитки смотрит в таком восторге – даже дышать забыла! Я ей их в руки и вложил. Баба Настя смотрит на меня, улыбается, по щекам у нее слезы текут. Спрашивает: «Откуда ж ты, внучек, деньги-то взял на такой дорогой подарок? У родителей, что ли, попросил?» Я говорю: «Нет, ничего я у них не просил. Но ты не беспокойся: это были честные деньги. Я их не украл, в орлянку не выиграл. Так что вышивай на здоровье!» Взял со столика то полотно на пяльцах, иголку, ножнички и поднес ей. Бабушка засмеялась, поскорее вдела в иглу золотую нитку и давай работать! Я потихоньку вышел, чтобы ей не мешать. Минут через пять слышу: запела баба Настя! Вот тогда только мне легче стало: будто камень с души свалился.